изнемогающаго юноши, и страстно цѣлуя его, обливала горчайшими слезами.... Я плакалъ на-взрыдъ. Ахъ, баринъ! какія чувства скрываются иногда подъ грубою наружностью нашею, и въ глубинѣ дикихъ непроходимыхъ лѣсовъ холоднаго края нашего! Когда первые порывы жесточайшаго изъ всѣхъ страданій любви — страданія разлуки, нѣсколько утихли, Зугра стала говорить: покоримся на время судьбѣ, мой милый другъ! разстанемся, пока ты сыщешь мѣсто, гдѣ бъ мы могли опять быть вмѣстѣ; я пойду къ отцу, но не пойду къ мужу, ни зачто не пойду! Онъ не мужъ мнѣ! моего согласія не спрашивали. Пусть отецъ отдастъ калымъ; я твоя, вѣчно твоя! другаго мужа у меня не было! — Ахъ, Зугра, Зугра! мы разстаемся навсегда! говорилъ уныло молодой татаринъ; но постепенно приходя въ бѣшенство отъ мысли о вѣчной разлукѣ, жестоко сталъ бить себя въ грудь, крича отчаяннымъ голосомъ: Зугра! я тебя болѣе не увижу! — Убей меня, Якубъ! убей! начто̀ мнѣ жизнь безъ Зугры!... Между тѣмъ
изнемогающего юноши и, страстно целуя его, обливала горчайшими слезами… Я плакал навзрыд. «Ах, барин! какие чувства скрываются иногда под грубою наружностью нашею и в глубине диких, непроходимых лесов холодного края нашего!» Когда первые порывы жесточайшего из всех страданий любви — страдания разлуки, несколько утихли, Зугра стала говорить: «Покоримся на время судьбе, мой милый друг! расстанемся, пока ты сыщешь место, где б мы могли опять быть вместе; я пойду к отцу, но не пойду к мужу, ни зачто не пойду! Он не муж мне! моего согласия не спрашивали. Пусть отец отдаст калым; я твоя, вечно твоя! другого мужа у меня не было!» — «Ах, Зугра, Зугра! мы расстаемся навсегда!» — говорил уныло молодой татарин; но постепенно приходя в бешенство от мысли о вечной разлуке, жестоко стал бить себя в грудь, крича отчаянным голосом: «Зугра! я тебя более не увижу! Убей меня, Якуб! убей! на что мне жизнь без Зугры!..» Между тем
