наго городка богатый купецъ и предложилъ калымъ, противъ котораго нельзя уже было устоять Абурашиду; Зугру помолвили и отдали. Вечеромъ того дня, въ который Зугра кропила горькими слезами великолѣпную перевязь на груди своей — подарокъ молодаго мужа, вечеромъ этого самаго дня, пріѣхалъ Хамитулла.
«Никто не видалъ на лицѣ молодаго татарина никакого признака печали, не только бѣшенства или отчаянія, какъ того можно было ожидать, судя по первому движенію съ какимъ услышалъ онъ о свадьбѣ Зугры; я первый встрѣтился съ нимъ случайно, при въѣздѣ его въ деревню, и полагая что отъ меня легче ему будетъ услышать такую убійственную вѣсть, сказалъ ее со всею ласкою и утѣшеніями отца. Съ первыхъ словъ, Хамитулла поблѣднѣлъ какъ полотно, и задрожалъ всѣми членами; судорожно схватился онъ за топоръ, лежавшій у него на телѣгѣ; но въ тужъ минуту пришелъ въ себя, и къ неизъяснимому удивленію моему, дослушалъ совершенно холодно
ного городка богатый купец и предложил калым, против которого нельзя уже было устоять Абурашиду; Зугру помолвили и отдали. Вечером того дня, в который Зугра кропила горькими слезами великолепную перевязь на груди своей — подарок молодого мужа, вечером этого самого дня, приехал Хамитулла.
Никто не видал на лице молодого татарина никакого признака печали, не только бешенства или отчаяния, как того можно было ожидать, судя по первому движению, с каким услышал он о свадьбе Зугры; я первый встретился с ним случайно при въезде его в деревню и, полагая, что от меня легче ему будет услышать такую убийственную весть, сказал ее со всею ласкою и утешениями отца. С первых слов Хамитулла побледнел как полотно и задрожал всеми членами; судорожно схватился он за топор, лежавший у него на телеге, но в ту ж минуту пришел в себя и, к неизъяснимому удивлению моему, дослушал совершенно холодно
