до небесъ ихъ храбрость, твердость, правоту; хозяинъ примѣтно терялъ терпѣніе; на бѣду въ это самое время подали ему любимое блюдо его, гречневую кашу, облитую сверху саломъ, и усыпанную выжаренными кусочками этого же самаго сала; въ Польшѣ называютъ ихъ, не знаю уже длячего и почему — Шведами. Хозяинъ, схватя блюдо, поставилъ его передъ собою и съ изступленіемъ сталъ бить ложкою по этимъ безвиннымъ кусочкамъ, приговаривая: не люблю Шведовъ! не люблю Шведовъ! Сальные брызги летѣли на мундиръ и эполеты мои; я поспѣшно встала изъ-за стола, обтирая платкомъ лице... Ахъ, мой Боже! вскликнула хозяйка, стараясь вырвать у него изъ рукъ ложку, помѣшался, совсѣмъ помѣшался!
Дни черезъ три послѣ этой сцены, хозяйка принесла мнѣ по утру кофе, какъ то дѣлала всякій день; но въ этотъ разъ она уже не дожидалась пока я возьму изъ рукъ ея чашку; она поставила все передо мною на столикъ, и неговоря ни слова, сѣла
до небес их храбрость, твердость, правоту; хозяин приметно терял терпение; на беду в это самое время подали ему любимое блюдо его, гречневую кашу, облитую сверху салом, и усыпанную выжаренными кусочками этого же самого сала; в Польше называют их, не знаю уже для чего и почему — «шведами». Хозяин, схватя блюдо, поставил его перед собою и с исступлением стал бить ложкою по этим безвинным кусочкам, приговаривая: «Не люблю шведов! не люблю шведов!» Сальные брызги летели на мундир и эполеты мои; я поспешно встала из-за стола, обтирая платком лицо… «Ах, мой боже! — воскликнула хозяйка, стараясь вырвать у него из рук ложку, — помешался, совсем помешался!»
Дни через три после этой сцены хозяйка принесла мне поутру кофе, как то делала всякий день; но в этот раз она уже не дожидалась, пока я возьму из рук ее чашку; она поставила все передо мною на столик и, не говоря ни слова, села
