ближе проѣхать, и всегда уже дешевлѣ; послѣднее обстоятельство для меня было также не маловажно, и я со второй станціи поворотила съ большой дороги на маленькую, которая вела и часъ-отъ-часу глубже заходила въ чащу сосноваго лѣса. Наступила ночь! въ дремучемъ лѣсу ни что не шелохнуло, и только раздавались восклицанія моего ямщика, и заунывныя пѣсни стараго Татарина, ѣхавшаго вмѣстѣ со мною отъ самой Казани; онъ выпросилъ у меня позволеніе сидѣть на облучкѣ повозки, и зато прислуживалъ мнѣ въ дорогѣ: гайда, гайда Хамитулла!... пѣлъ онъ протяжнымъ и грустнымъ напѣвомъ своего народа; это былъ припѣвъ какой-то неокончаемой пѣсни. Уставъ слушать одно и то же цѣлый часъ, я спросила: что̀ это за Хамитулла, Якубъ, которымъ ты прожужжалъ мнѣ уши? — Якубъ сердито повернулся на облучкѣ: что̀ за Хамитулла? Хамитулла былъ первый красавецъ изъ всего рода нашего! — Изъ твоей семьи, Якубъ, или изъ всего Татарскаго племени?... Якубъ не отвѣчалъ; я
ближе проехать и всегда уже дешевле; последнее обстоятельство для меня было также немаловажно, и я со второй станции поворотила с большой дороги на маленькую, которая вела и час от часу глубже заходила в чащу соснового леса. Наступила ночь! в дремучем лесу ничто не шелохнуло, и только раздавались восклицания моего ямщика и заунывные песни старого татарина, ехавшего вместе со мною от самой Казани; он выпросил у меня позволение сидеть на облучке повозки и за то прислуживал мне в дороге: «Гайда, гайда Хамитулла!..» — пел он протяжным и грустным напевом своего народа; это был припев какой-то неокончаемой песни. Устав слушать одно и то же целый час, я спросила: «Что это за Хамитулла, Якуб, которым ты прожужжал мне уши?» Якуб сердито повернулся на облучке: «Что за Хамитулла? Хамитулла был первый красавец из всего рода нашего!» — «Из твоей семьи, Якуб, или из всего татарского племени?..» Якуб не отвечал; я
