при немъ. — «А, здравствуйте, старый знакомый,» сказалъ онъ, увидя меня на крыльцѣ дома, занимаемаго главнокомандующимъ; и съ того дня не было уже мнѣ покоя. Куда только нужно было послать скорѣе, Коновницынъ кричалъ: Уланскаго ординарца ко мнѣ! и бѣдный уланскій ординарецъ носился какъ блѣдный вампиръ отъ одного полка къ другому, а иногда и отъ одного крыла арміи къ другому.
— Наконецъ Кутузовъ велѣлъ позвать меня: «ну что̀,» сказалъ онъ, взявъ меня за руку, какъ только я вошла, «покойнѣе ли у меня нежели въ полку? Отдохнулъ ли ты? что̀ твоя нога?» Я принуждена была сказать правду, что нога моя болитъ до нестерпимости, что отъ этого у меня всякій день лихорадка, и что я машинально только держусь на лошади, по привычкѣ, но что силы у меня нѣтъ и за пятилѣтняго ребенка. — «Поѣзжай домой,» сказалъ главнокомандующій, смотря на меня съ отеческимъ состраданіемъ, «ты въ самомъ дѣлѣ похудѣлъ и ужасно блѣденъ; поѣзжай, отдохни, вылечись
при нем. «А, здравствуйте, старый знакомый», — сказал он, увидя меня на крыльце дома, занимаемого главнокомандующим; и с того дня не было уже мне покоя. Куда только нужно было послать скорее, Коновницын кричал: «Уланского ординарца ко мне!» — и бедный уланский ординарец носился, как бледный вампир, от одного полка к другому, а иногда и от одного крыла армии к другому.
Наконец Кутузов велел позвать меня: «Ну что, — сказал он, взяв меня за руку, как только я вошла, — покойнее ли у меня, нежели в полку? Отдохнул ли ты? что твоя нога?» Я принуждена была сказать правду, что нога моя болит до нестерпимости, что от этого у меня всякий день лихорадка, и что я машинально только держусь на лошади, по привычке, но что силы у меня нет и за пятилетнего ребенка. «Поезжай домой, — сказал главнокомандующий, смотря на меня с отеческим состраданием, — ты в самом деле похудел и ужасно бледен; поезжай, отдохни, вылечись
