стыни, чтобъ сдѣлать намъ постели. Панна Вышемирская возстала противъ этого распоряженія; она говорила, что постель ненужна, что скоро будетъ день, и что братъ ея вѣрно охотно будетъ сидѣть и разговаривать съ нею, нежели спать. Экономъ смѣялся и отдавалъ ей на выборъ, или итти въ свою комнату, немѣшая намъ лечь спать, или остаться, и для разговора съ братомъ лечь къ намъ въ средину. Дѣвочка сказала: встыдьсе пане экономе! и ушла, поцѣловавъ прежде брата и поклонясь мнѣ. На другой день позвали насъ пить кофе къ господину Кунату. Важнаго вида Польскій панъ, сидѣлъ съ женою и сыновьями въ старинной залѣ, обитой малиновымъ штофомъ; стулья и диваны были обиты тою же матеріею и украшены бахрамою, надо думать, въ свое время золотою, но теперь все это потускло и потемнѣло; комната имѣла мрачный видъ, совершенно противоположный виду хозяевъ, ласковому и добродушному; они обняли своего племянника, вѣжливо поклонились мнѣ, и приглашали
стыни, чтоб сделать нам постели. Панна Вышемирская восстала против этого распоряжения; она говорила, что постель не нужна, что скоро будет день, и что брат ее, верно, охотно будет сидеть и разговаривать с нею, нежели спать. Эконом смеялся и отдавал ей на выбор, или идти в свою комнату, не мешая нам лечь спать, или остаться и для разговора с братом лечь к нам в средину. Девочка сказала: «Встыдьсе пане экономе!» — и ушла, поцеловав прежде брата и поклонясь мне. На другой день позвали нас пить кофе к господину Кунату. Важного вида польский пан сидел с женою и сыновьями в старинной зале, обитой малиновым штофом; стулья и диваны были обиты тою же материею и украшены бахромою, надо думать, в свое время золотою, но теперь все это потускло и потемнело; комната имела мрачный вид, совершенно противоположный виду хозяев, ласковому и добродушному; они обняли своего племянника, вежливо поклонились мне и приглашали
