у нея есть прекрасная дочь, и поручикъ нашъ, говоритъ его камердинеръ, смертельно влюбленъ въ нее; жена помѣщика нашихъ квартиръ, молодая дама рѣдкой красоты, очень недовольна, что постоялецъ ея не живетъ на своей квартирѣ; она всякой разъ, какъ увидитъ меня или Вышемирскаго, спрашиваетъ, очень мило картавя: что̀ вашъ офицеръ дѣлаетъ у N. N.? Онъ тамъ отъ утра до ночи, и отъ ночи до утра!.. Отъ меня она слышитъ въ отвѣтъ одно только — не знаю! но Вышемирскій находитъ забавнымъ увѣрять ее, что поручикъ страшится потерять спокойствіе сердца, и длятого убѣгаетъ опасной квартиры своей.
— Я привыкла къ своимъ кандаламъ, то есть, къ казеннымъ сапогамъ, и теперь бѣгаю такъ же легко и неутомимо какъ прежде; только на ученьѣ тяжелая, дубовая пика едва не отламываетъ мнѣ руку, особливо когда надобно вертѣть ею поверхъ головы: досадный маневръ!
— Мы идемъ за границу! въ сраженье! Я такъ рада и такъ печальна! Если меня убьютъ,
у нее есть прекрасная дочь, и поручик наш, говорит его камердинер, смертельно влюблен в нее; жена помещика наших квартир, молодая дама редкой красоты, очень недовольна, что постоялец ее не живет на своей квартире; она всякой раз, как увидит меня или Вышемирского, спрашивает, очень мило картавя: «Что ваш офицер делает у N. N.? Он там от утра до ночи и от ночи до утра!..» От меня она слышит в ответ одно только — «не знаю»! но Вышемирский находит забавным уверять ее, что поручик страшится потерять спокойствие сердца и для того убегает опасной квартиры своей.
Я привыкла к своим кандалам, то есть к казенным сапогам, и теперь бегаю так же легко и неутомимо, как прежде; только на ученье тяжелая дубовая пика едва не отламывает мне руку, особливо, когда надобно вертеть ею поверх головы: досадный маневр!
Мы идем за границу! в сраженье! Я так рада и так печальна! Если меня убьют,
