снисхожденіе, и по окончаніи кампаніи, обязываюсь доставить въ полкъ все, что нужно для подтвержденія справедливости словъ моихъ. — Какъ же это сдѣлалось, что вы носите казачій мундиръ? — Отецъ не хотѣлъ отдавать меня въ военную службу; я ушелъ тихонько, присоединился къ казачьему полку и съ нимъ пришелъ сюда. — Сколько лѣтъ вамъ? какъ ваша фамилія? — Мнѣ семнадцатый годъ, фамилія моя Дуровъ. Ротмистръ оборотился къ одному офицеру своего полка: какъ думаешь? принять его? — Какъ хотите; почемужъ и не принять; теперь война, люди надобны, а онъ обѣщаетъ быть молодцомъ. — А если онъ казакъ, и почему-нибудь хочетъ укрыться отъ своихъ, вступя въ регулярный полкъ? — Не можетъ этого быть, ротмистръ! На лицѣ его написано, что онъ не лжетъ, въ этомъ возрастѣ притворяться не умѣютъ. Впрочемъ, если вы откажете, онъ пойдетъ къ другому, который не будетъ такъ излишне остороженъ, и вы потеряете хорошаго рекрута… Весь этотъ переговоръ былъ
снисхождение, и по окончании кампании обязываюсь доставить в полк все, что нужно для подтверждения справедливости слов моих». — «Как же это сделалось, что вы носите казачий мундир?» — «Отец не хотел отдавать меня в военную службу; я ушел тихонько, присоединился к казачьему полку и с ним пришел сюда». — «Сколько лет вам? как ваша фамилия?» — «Мне семнадцатый год, фамилия моя Дуров». Ротмистр оборотился к одному офицеру своего полка: «Как думаешь? принять его?» — «Как хотите; почему ж и не принять; теперь война, люди надобны, а он обещает быть молодцом». — «А если он казак, и почему-нибудь хочет укрыться от своих, вступя в регулярный полк?» — «Не может этого быть, ротмистр! На лице его написано, что он не лжет, в этом возрасте притворяться не умеют. Впрочем, если вы откажете, он пойдет к другому, который не будет так излишне осторожен, и вы потеряете хорошего рекрута…» Весь этот переговор был
