шила дойти на квартиру полковника, чтобъ застать Щегрова неспящимъ и разсказать ему это происшествіе; я нашла въ самомъ дѣлѣ Щегрова бодрствующимъ и очень разсерженнымъ; я была нѣкоторымъ образомъ у него подъ надзоромъ; продолжительное отсутствіе мое въ ночное время, навело на него страхъ, и такъ разсказъ мой былъ очень дурно принятъ: онъ сказалъ мнѣ съ досадою, что я глупо дѣлаю таскаясь ночью по кладбищамъ и обнюхивая могилы какъ шакалъ, и что этотъ странный вкусъ доставитъ мнѣ удовольствіе занемочь гнилой горячкой, отъ которой умирало множество солдатъ Брянскаго полка; и кончилъ поученіе свое замѣчаніемъ, что еслибъ я не прямо изъ подъ крыла маменьки своей явился къ нимъ, и далъ бы хоть не много обсохнуть молоку на губахъ своихъ, то могъ бы знать, что слышанный мною стонъ происходилъ отъ птицы, живущей на болотахъ и называемой бугай, то есть, быкъ. Ворчанье стараго казака отняло у меня охоту разспрашивать, длячего эта птица не кричитъ, не поетъ,
шила дойти на квартиру полковника, чтоб застать Щегрова не спящим и рассказать ему это происшествие; я нашла в самом деле Щегрова бодрствующим и очень рассерженным; я была некоторым образом у него под надзором; продолжительное отсутствие мое в ночное время навело на него страх, и так рассказ мой был очень дурно принят: он сказал мне с досадою, что я глупо делаю, таскаясь ночью по кладбищам и обнюхивая могилы, как шакал, и что этот странный вкус доставит мне удовольствие занемочь гнилой горячкой, от которой умирало множество солдат Брянского полка; и кончил поучение свое замечанием, что если б я не прямо из-под крыла маменьки своей явился к ним и дал бы хоть немного обсохнуть молоку на губах своих, то мог бы знать, что слышанный мною стон происходил от птицы, живущей на болотах и называемой бугай, то есть бык. Ворчанье старого казака отняло у меня охоту расспрашивать, для чего эта птица не кричит, не поет,
