бранилъ Алкида, съ которымъ не могъ сладить, и меня за медленность. Я взяла мою лошадь у него изъ рукъ, сѣла на нее, отдала ему обѣщанные пятьдесятъ рублей, попросила чтобъ не сказывалъ ничего батюшкѣ и опустивъ Алкиду повода, вмигъ исчезла у изумленнаго Ефима изъ виду.
Версты четыре Алкидъ скакалъ съ одинаково быстротою; но мнѣ въ эту ночь надобно было проѣхать пятьдесятъ верстъ до селенія, гдѣ, я знала что была назначена дневка казачьему полку. Итакъ удержавъ быстрый скокъ моего коня, я поѣхала шагомъ; скоро въѣхала въ темный сосновый лѣсъ, простирающійся верстъ на тридцать. Желая сберечь силы моего Алкида, я продолжала ѣхать шагомъ, и, окруженная мертвою тишиною лѣса и мракомъ осенней ночи, погрузилась въ размышленія: Итакъ я на волѣ! свободна! независима! я взяла мнѣ принадлежащее, мою свободу: свободу! драгоцѣнный даръ неба, неотъемлемо принадлежащій каждому человѣку! Я умѣла взять ее, охранить отъ всѣхъ притязаній на будущее время,
бранил Алкида, с которым не мог сладить, и меня за медленность. Я взяла мою лошадь у него из рук, села на нее, отдала ему обещанные пятьдесят рублей, попросила чтоб не сказывал ничего батюшке и, опустив Алкиду повода, вмиг исчезла у изумленного Ефима из виду.
Версты четыре Алкид скакал с одинаково быстротою; но мне в эту ночь надобно было проехать пятьдесят верст до селения, где, я знала, что была назначена дневка казачьему полку. Итак, удержав быстрый скок моего коня, я поехала шагом; скоро въехала в темный сосновый лес, простирающийся верст на тридцать. Желая сберечь силы моего Алкида, я продолжала ехать шагом и, окруженная мертвою тишиною леса и мраком осенней ночи, погрузилась в размышления: Итак, я на воле! свободна! независима! я взяла мне принадлежащее, мою свободу: свободу! — драгоценный дар неба, неотъемлемо принадлежащий каждому человеку! Я умела взять ее, охранить от всех притязаний на будущее время,
