освѣтилъ предметы: отцовская сабля, висѣвшая на стѣнѣ прямо противъ окна, казалась горящею. Чувства мои оживились. Я сняла саблю со стѣны, вынула ее изъ ноженъ, и смотря на нее, погрузилась въ мысли; сабля эта была игрушкою моею, когда я была еще въ пеленахъ, утѣхою и упражненіемъ въ отроческія лѣта, и почему жъ теперь не была бы она защитою и славою моею на военномъ поприщѣ? Я буду носить тебя съ честію, сказала я, поцѣловавъ клинокъ, и вкладывая ее въ ножны. Солнце взошло. Въ этотъ день матушка подарила мнѣ золотую цѣпь; батюшка триста рублей и гусарское сѣдло съ алымъ вальтрапомъ; даже маленькій братъ отдалъ мнѣ золотые часы свои. Принимая подарки родителей моихъ, я съ грустію думала, что имъ и въ мысль не приходитъ, что они снаряжаютъ меня въ дорогу дальнюю и опасную.
День этотъ я провела съ моими подругами. Въ одиннадцать часовъ вечера я пришла проститься съ матушкою, какъ то
осветил предметы: отцовская сабля, висевшая на стене прямо против окна, казалась горящею. Чувства мои оживились. Я сняла саблю со стены, вынула ее из ножен и, смотря на нее, погрузилась в мысли; сабля эта была игрушкою моею, когда я была еще в пеленах, утехою и упражнением в отроческие лета, и почему ж теперь не была бы она защитою и славою моею на военном поприще? «Я буду носить тебя с честию», — сказала я, поцеловав клинок и вкладывая ее в ножны. Солнце взошло. В этот день матушка подарила мне золотую цепь; батюшка триста рублей и гусарское седло с алым вальтрапом; даже маленький брат отдал мне золотые часы свои. Принимая подарки родителей моих, я с грустию думала, что им и в мысль не приходит, что они снаряжают меня в дорогу дальнюю и опасную.
День этот я провела с моими подругами. В одиннадцать часов вечера я пришла проститься с матушкою, как то
