ла молодую и прекрасную жену дяди, но никогда однакожъ не оставалась охотно въ сообществѣ моихъ родныхъ: они были такъ важны, такъ набожны, такіе непримиримые враги воинственныхъ наклонностей въ дѣвицѣ, что я боялась думать въ ихъ присутствіи о своихъ любимыхъ намѣреніяхъ. Хотя свободы моей не стѣсняли ни въ чемъ, хотя я могла съ утра до вечера гулять гдѣ хочу, не опасаясь быть браненою, но если бъ я осмѣлилась намѣкнуть только о верховой ѣздѣ, то думаю, меня осудили бы на церковное покаяніе. Такъ нелицемѣренъ былъ ужасъ родныхъ моихъ, при одной мысли объ этихъ противозаконныхъ и противоестественныхъ, по ихъ мнѣнію, упражненіяхъ женщинъ, а особливо дѣвицъ!
Подъ яснымъ небомъ Малороссіи, я примѣтно поздоровѣла, хотя въ то же время загорѣла, почернѣла и подурнѣла еще болѣе. Здѣсь меня не шнуровали и не морили за кружевомъ. Любя страстно природу и свободу, я всѣ дни проводила, или бѣгая по лѣснымъ дачамъ дядинаго помѣстья, или
ла молодую и прекрасную жену дяди, но никогда однако ж не оставалась охотно в сообществе моих родных: они были так важны, так набожны, такие непримиримые враги воинственных наклонностей в девице, что я боялась думать в их присутствии о своих любимых намерениях. Хотя свободы моей не стесняли ни в чем, хотя я могла с утра до вечера гулять, где хочу, не опасаясь быть браненою, но если б я осмелилась намекнуть только о верховой езде, то, думаю, меня осудили бы на церковное покаяние. Так нелицемерен был ужас родных моих при одной мысли об этих противозаконных и противоестественных, по их мнению, упражнениях женщин, а особливо девиц!
Под ясным небом Малороссии я приметно поздоровела, хотя в то же время загорела, почернела и подурнела еще более. Здесь меня не шнуровали и не морили за кружевом. Любя страстно природу и свободу, я все дни проводила, или бегая по лесным дачам дядиного поместья, или
