спину Алкида, и до тѣхъ поръ хлопала рукою по шеѣ и щелкала языкомъ, пока добрый конь пускался въ галопъ, вскачь, и даже въ карьеръ; при первомъ признакѣ зари, я возвращалась домой, ставила лошадь въ конюшню, и не раздѣваясь ложилась спать, черезъ что и открылись наконецъ мои ночныя прогулки. Дѣвка, имѣвшая за мною смотрѣнье, находя меня всякое утро въ постелѣ совсѣмъ одѣтую, сказала объ этомъ матери, которая и взяла на себя трудъ посмотрѣть какимъ образомъ и для-чего это дѣлается; мать моя сама видѣла какъ я вышла въ полночь совсѣмъ одѣтая, и къ неизъяснимому ужасу ея, вывела изъ конюшни злаго жеребца! Она не смѣла остановить меня, считая лунатикомъ, не смѣла кричать чтобы не испугать меня, но приказавъ дворецкому и Ефиму смотрѣть за мною, пошла сама къ батюшкѣ, разбудила его и разсказала все происшествіе; отецъ удивился и поспѣшно всталъ, чтобъ итти увидѣть своими глазами эту необычайность. Но все уже кончилось скорѣе нежели ожидали: меня
спину Алкида, и до тех пор хлопала рукою по шее и щелкала языком, пока добрый конь пускался в галоп, вскачь и даже в карьер; при первом признаке зари я возвращалась домой, ставила лошадь в конюшню и, не раздеваясь, ложилась спать, через что и открылись наконец мои ночные прогулки. Девка, имевшая за мною смотренье, находя меня всякое утро в постели совсем одетую, сказала об этом матери, которая и взяла на себя труд посмотреть, каким образом и для чего это делается; мать моя сама видела, как я вышла в полночь совсем одетая и, к неизъяснимому ужасу ее, вывела из конюшни злого жеребца! Она не смела остановить меня, считая лунатиком, не смела кричать, чтобы не испугать меня, но, приказав дворецкому и Ефиму смотреть за мною, пошла сама к батюшке, разбудила его и рассказала все происшествие; отец удивился и поспешно встал, чтоб идти увидеть своими глазами эту необычайность. Но все уже кончилось скорее, нежели ожидали: меня
