покойствомъ ко всѣмъ предметамъ, и по мѣрѣ какъ благодѣтельный вой нѣмаго крестьянина стихалъ въ отдаленіи, безпокойство мое увеличивалось; сердце мое сильно билось отъ ожиданія опасности, въ которой ни сила, ни мужество, ни умѣнье владѣть оружіемъ не могли бъ мнѣ быть пособіемъ; что̀ могла я сдѣлать противъ восьми, десяти или и болѣе лютыхъ и голодныхъ звѣрей? Обезкураживающія размышленія мои были прерваны самымъ пріятнымъ образомъ: до слуха моего явственно доносились оклики часовыхъ при табунѣ, и даже пѣсни, напѣваемыя ими въ полголоса.
Пришедъ въ свой шалашъ, я не велѣла подавать огня, и не раздѣваясь легла на соломенную постель свою. Ожидая скораго появленія зари, и не имѣя желанія спать, стала я обдумывать, разсматривать, разбирать и переворачивать на всѣ стороны приключенія этой ночи. Нельзя уже не признаться, что я испугалась, услыша крикъ нѣмаго крестьянина. Страхъ мой исчезъ, когда я увидѣла что кричитъ человѣкъ;
покойством ко всем предметам, и по мере, как благодетельный вой немого крестьянина стихал в отдалении, беспокойство мое увеличивалось; сердце мое сильно билось от ожидания опасности, в которой ни сила, ни мужество, ни уменье владеть оружием не могли б мне быть пособием; что могла я сделать против восьми, десяти или и более лютых и голодных зверей? Обескураживающие размышления мои были прерваны самым приятным образом: до слуха моего явственно доносились оклики часовых при табуне и даже песни, напеваемые ими вполголоса.
Пришед в свой шалаш, я не велела подавать огня и, не раздеваясь, легла на соломенную постель свою. Ожидая скорого появления зари и не имея желания спать, стала я обдумывать, рассматривать, разбирать и переворачивать на все стороны приключения этой ночи. Нельзя уже не признаться, что я испугалась, услыша крик немого крестьянина. Страх мой исчез, когда я увидела, что кричит человек;
