и проворно перебѣгала по вспаханному полю; но видя, что за однимъ полемъ слѣдовало другое, тамъ третье, и еще поле, и еще, а окончанія невидно, я потеряла бодрость и пошла тише; наконецъ рвы и огороды кончились, но поля все еще стлались чернымъ ковромъ на большое пространство, которое, я, хочу или не хочу, должна была перейти. Съ позднимъ раскаяніемъ вспомнила я простонародную пословицу, «что прямо одни вороны летаютъ!»
Наконецъ я вышла на дорогу; мѣсяцъ былъ уже почти на срединѣ неба и свѣтъ его разливался серебромъ по всей необозримой обширности полей; глубокая тишина царствовала вокругъ. Вышедъ на гладкую и ровную дорогу, не чувствуя болѣе подъ ногами ни кочекъ, о которыя запиналась, ни рыхлой земли, въ которую вязла, я пошла было скорымъ и легкимъ шагомъ; но вдругъ ужасъ и изумленіе сдѣлали меня неподвижною. Я остановилась. Вопль, неимѣющій въ себѣ ничего человѣческаго, раздался по всему пространству полей и продолжался,
и проворно перебегала по вспаханному полю; но, видя, что за одним полем следовало другое, там третье, и еще поле, и еще, а окончания не видно, я потеряла бодрость и пошла тише; наконец рвы и огороды кончились, но поля все еще стлались черным ковром на большое пространство, которое я, хочу или не хочу, должна была перейти. С поздним раскаянием вспомнила я простонародную пословицу, что «прямо одни вороны летают!»
Наконец я вышла на дорогу; месяц был уже почти на средине неба, и свет его разливался серебром по всей необозримой обширности полей; глубокая тишина царствовала вокруг. Вышед на гладкую и ровную дорогу, не чувствуя более под ногами ни кочек, о которые запиналась, ни рыхлой земли, в которую вязла, я пошла было скорым и легким шагом; но вдруг ужас и изумление сделали меня неподвижною. Я остановилась. Вопль, не имеющий в себе ничего человеческого, раздался по всему пространству полей и продолжался,
