торъ съ хлыстикомъ; когда графинѣ разсудится пуститься въ галопъ, она говоритъ одно только слово: галопъ! по этой командѣ, берейторъ дотрогивается хлыстикомъ до лошади, и она поднимается въ плавный и легкій галопъ. Мы всѣ имѣли и случай и время замѣтить, что бѣлая лошадь галопируетъ тогда только, когда передъ гаубтвахтою нашею, или на крыльцѣ шефской квартиры, соберется много гусарскихъ офицеровъ. Не понимаю, отчего графиня такъ недовольна нами; она зоветъ насъ капуцинами! Зачто̀? не уже ли за то, что мы очень рѣдко бываемъ въ ея домѣ; такъ это болѣе ея вина нежели наша. Слыхано ли гдѣ что̀бъ балъ оканчивался въ восемь часовъ? У графа это узаконенное время ужина, и часто бой роковыхъ восьми часовъ, заставляя смолкнуть гремящую музыку, слышится такъ же неожиданно и нежеланно, какъ бой смертнаго часа, особливо для нѣкоторыхъ изъ нашихъ молодыхъ гусаръ.
— Не знаю, что̀ мнѣ дѣлать! деньги исчезаютъ какъ дымъ, и куда, не понимаю.
тор с хлыстиком; когда графине рассудится пуститься в галоп, она говорит одно только слово: «Галоп!» По этой команде берейтор дотрагивается хлыстиком до лошади, и она поднимается в плавный и легкий галоп. Мы все имели и случай и время заметить, что белая лошадь галопирует тогда только, когда перед гауптвахтою нашею или на крыльце шефской квартиры соберется много гусарских офицеров. Не понимаю, отчего графиня так недовольна нами; она зовет нас капуцинами! За что? неужели за то, что мы очень редко бываем в ее доме; так это более ее вина, нежели наша. Слыхано ли где, чтоб бал оканчивался в восемь часов? У графа это узаконенное время ужина, и часто бой роковых восьми часов, заставляя смолкнуть гремящую музыку, слышится так же неожиданно и нежеланно, как бой смертного часа, особливо для некоторых из наших молодых гусар.
Не знаю, что мне делать! деньги исчезают как дым и куда, не понимаю.
