сама охотно согласилась, потому что нигдѣ не находила столько ума, пріятности обращенья, ласки, дружбы, отличнаго образованія и блестящихъ талантовъ, какъ въ молодой Выродовой.
Добрая старушка, мать Выродовой, любитъ меня какъ сына, называетъ Сашинькой и цѣлуетъ въ лице. Я разсказала Вонтробкѣ, съ которымъ вмѣстѣ квартирую, объ этомъ знакомствѣ; хотя онъ теперь болѣнъ, не можетъ надѣть мундира, и слѣдовательно быть у нее, но желаніе его видѣть этотъ феноменъ Домбровицы такъ велико, что онъ рѣшился пуститься на какую-нибудь малость, только чтобъ сыскать средство войти къ нимъ въ домъ; думалъ, передумывалъ и наконецъ выдумалъ, чтобы я отослала съ нимъ книги къ Выродовой; что для этого посольства онъ надѣнетъ солдатскій китель, и будучи защищенъ этой эгидою отъ вниманія дамъ, разсмотритъ со всею свободою мое, какъ онъ говоритъ, завоеваніе. Я отдала ему книги, и едва не сдѣлалась больна отъ смѣха,
сама охотно согласилась, потому что нигде не находила столько ума, приятности обращенья, ласки, дружбы, отличного образования и блестящих талантов, как в молодой Выродовой.
Добрая старушка, мать Выродовой, любит меня, как сына, называет Сашинькой и целует в лицо. Я рассказала Вонтробке, с которым вместе квартирую, об этом знакомстве; хотя он теперь болен, не может надеть мундира и, следовательно, быть у нее, но желание его видеть этот феномен Домбровицы так велико, что он решился пуститься на какую-нибудь малость, только чтоб сыскать средство войти к ним в дом; думал, передумывал и наконец выдумал, чтобы я отослала с ним книги к Выродовой; что для этого посольства он наденет солдатский китель и, будучи защищен этой эгидою от внимания дам, рассмотрит со всею свободою мое, как он говорит, завоевание. Я отдала ему книги и едва не сделалась больна от смеха,
