какъ мнѣ никогда еще не случалось видѣть; эти деревца вышиною аршина три и болѣе, осыпаны прелестнѣйшими розами, и я не иначе могу доставать ихъ, какъ срубя цвѣтокъ концемъ сабли. Въ одинъ день я была застигнута на этомъ подвигѣ приходомъ садовника; въ замѣшательствѣ и показывая ему срубленную розу, я спросила: можно ли иногда сорвать цвѣтокъ съ этихъ розовыхъ деревьевъ? — Да когда уже сорвали, такъ можно, отвѣчалъ смѣючись садовникъ, но только не испортьте самаго деревца.
— Вчера Ста̀нковичу пришла охота дѣлать ученье въ самый полдень; пыль и жаръ были нестерпимы; маневры дѣлались все на карьерѣ, къ чему Ста̀нковичъ, лихой гусаръ, привыкъ еще при Витгенштейнѣ, прежнемъ шефѣ Маріупольскаго полка. Вчера метода эта, едва не стоила жизни бѣдному жиду, трусливѣйшему изъ всѣхъ существъ, населяющихъ землю. Окончательный маневръ у насъ бываетъ, атака. По командѣ съ мѣста! маршъ! маршъ! мы понеслись какъ лишенные ума; Ста̀нковичу разсудилось повесть
как мне никогда еще не случалось видеть; эти деревца вышиною аршина три и более осыпаны прелестнейшими розами, и я не иначе могу доставать их, как срубя цветок концом сабли. В один день я была застигнута на этом подвиге приходом садовника; в замешательстве и показывая ему срубленную розу, я спросила: «Можно ли иногда сорвать цветок с этих розовых деревьев?» — «Да когда уже сорвали, так можно, — отвечал, смеючись, садовник, — но только не испортьте самого деревца».
Вчера Станковичу пришла охота делать ученье в самый полдень; пыль и жар были нестерпимы; маневры делались всё на карьере, к чему Станкович, лихой гусар, привык еще при Витгенштейне, прежнем шефе Мариупольского полка. Вчера метода эта едва не стоила жизни бедному жиду, трусливейшему из всех существ, населяющих землю. Окончательный маневр у нас бывает атака. По команде «с места! марш! марш!» мы понеслись, как лишенные ума; Станковичу рассудилось повесть
