и улана, оставя себѣ гусара и кирасира. Посереди этой суеты суетъ, скачки, пальбы и атаки, какой-то несчастный наѣздникъ, сидѣвшій на лошади, отдѣля отъ нея ноги на полъаршина, проскакалъ мимо меня, зацѣпился за мою шпору и оторвалъ ее; я скоро узнала невыгоду остаться съ одною шпорою. Милорадовичъ вездѣ посылалъ одну меня, и я во все продолженіе маневровъ, летала въ своемъ золотомъ мундирѣ съ ментіею на плечахъ, какъ блестящій метеоръ, мелькая середи стрѣляющихъ, марширующихъ, кричащихъ ура! и идущихъ на штыки. Наконецъ лошадь моя едва переводила духъ; Милорадовичъ стоялъ въ это время надъ однимъ глубокимъ рвомъ и разсматривалъ позицію; за оврагомъ, надъ которымъ стоялъ нашъ главнокомандующій, находились егерскіе стрѣлки, и на бѣду свою стояли, а по распоряженію имъ надобно было лежать. Милорадовичъ разсердился, сталъ дергать свой галстухъ, и взглянувъ на меня, сказалъ отрывисто, указывая на оврагъ рукою: «поѣзжайте къ этимъ стрѣлкамъ,
и улана, оставя себе гусара и кирасира. Посереди этой суеты сует, скачки, пальбы и атаки какой-то несчастный наездник, сидевший на лошади, отделя от нее ноги на пол-аршина, проскакал мимо меня, зацепился за мою шпору и оторвал ее; я скоро узнала невыгоду остаться с одною шпорою. Милорадович везде посылал одну меня, и я во все продолжение маневров летала в своем золотом мундире с мантиею на плечах, как блестящий метеор, мелькая среди стреляющих, марширующих, кричащих ура! и идущих на штыки. Наконец лошадь моя едва переводила дух; Милорадович стоял в это время над одним глубоким рвом и рассматривал позицию; за оврагом, над которым стоял наш главнокомандующий, находились егерские стрелки и на беду свою стояли, а по распоряжению им надобно было лежать. Милорадович рассердился, стал дергать свой галстук и, взглянув на меня, сказал отрывисто, указывая на овраг рукою: «Поезжайте к этим стрелкам,
