господа, сказалъ Шлеинъ, вставая, и взявъ за руку меня и драгуна Штейна; пойдемте къ генералу! За нами встали всѣ и пошли толпою въ залу.
— Какъ дурно расчитываютъ тѣ командиры полковъ, которые, желая отдалить отъ себя худаго поведенія офицера, посылаютъ его куда-нибудь въ откомандировку. Въ полку онъ спрятанъ со всѣми его несовершенствами, и чтобы тамъ ни напроказилъ, все остается, такъ сказать, дома; но будучи высланъ на показъ свѣту, онъ играетъ соло, и такъ отвратительное, что всѣмъ носящимъ одинъ мундиръ съ нимъ, стыдно его слушать. Поводъ къ этому размышленію дало мнѣ одно изъ происшествій вчерашняго бала: Уланскій ординарецъ Т. А***, видя возможность пить пуншъ сколько ему разсудится, напился до такой степени, что его, и безъ того узенькіе калмыцкіе глаза, совсѣмъ почти закрылись, и онъ въ совершенномъ опьяненіи ходилъ посреди дамъ, приглашая каждую танцовать хотя музыка давно уже перестала играть и дѣлались
господа, — сказал Шлеин, вставая и взяв за руку меня и драгуна Штейна, — пойдемте к генералу!» За нами встали все и пошли толпою в залу.
Как дурно рассчитывают те командиры полков, которые, желая отдалить от себя худого поведения офицера, посылают его куда-нибудь в откомандировку. В полку он спрятан со всеми его несовершенствами и, что бы там ни напроказил, все остается, так сказать, дома; но, будучи выслан на показ свету, он играет соло, и так отвратительное, что всем, носящим один мундир с ним, стыдно его слушать. Повод к этому размышлению дало мне одно из происшествий вчерашнего бала: Уланский ординарец Т. А., видя возможность пить пунш, сколько ему рассудится, напился до такой степени, что его, и без того узенькие калмыцкие глаза, совсем почти закрылись, и он в совершенном опьянении ходил посреди дам, приглашая каждую танцевать, хотя музыка давно уже перестала играть и делались
