лошадь, галопируя весьма покойно, не утомила ни сколько своего всадника; но нето было со мною: мой Алмазъ, не умѣя сообразить своихъ скачковъ съ легкимъ и плавнымъ галопомъ питомца степей, и сердясь, что не даютъ ему воли скакать какъ бы ему хотѣлось, безпрестанно прыгалъ, становился на дыбы, тротировалъ и рвалъ изъ рукъ повода. Онъ такъ измучилъ меня, что когда мы пріѣхали къ палаткамъ, я думала кровь моя вспыхнетъ: такимъ горячимъ потокомъ кипѣла она во всемъ тѣлѣ моемъ!
Мы тотчасъ послѣ освященія сѣли за столъ; я положила въ рюмку кусокъ льду; Голицынъ, стоявшій въ это время подлѣ меня, ужаснулся: что̀ вы дѣлаете, сказалъ онъ, вы можете смертельно простудиться. Пока онъ это говорилъ, я выпила однимъ духомъ свое вино со льдомъ. — Не ужели вамъ невредны такіе переходы отъ жара къ холоду? — Я отвѣчала, что привыкла ко всему этому. И въ самомъ дѣлѣ здоровье мое безпримѣрное; я, такъ сказать, цвѣту
лошадь, галопируя весьма покойно, не утомила нисколько своего всадника; но не то было со мною: мой Алмаз, не умея сообразить своих скачков с легким и плавным галопом питомца степей и сердясь, что не дают ему воли скакать, как бы ему хотелось, беспрестанно прыгал, становился на дыбы, тротировал и рвал из рук повода. Он так измучил меня, что когда мы приехали к палаткам, я думала кровь моя вспыхнет: таким горячим потоком кипела она во всем теле моем!
Мы тотчас после освящения сели за стол; я положила в рюмку кусок льду; Голицын, стоявший в это время подле меня, ужаснулся: «Что вы делаете, — сказал он, — вы можете смертельно простудиться». Пока он это говорил, я выпила одним духом свое вино со льдом. — «Неужели вам не вредны такие переходы от жара к холоду?» Я отвечала, что привыкла ко всему этому. И в самом деле здоровье мое беспримерное; я, так сказать, цвету
