и когда я обняла шею его и прислонилась къ ней лицемъ, то онъ тотчасъ остановился, потому что такимъ образомъ я всегда сходила, или, лучше сказать, сползала съ него. Теперь Ефимъ подошелъ было взять его, бормоча сквозь зубы, что онъ скажетъ это матушкѣ; но я обѣщала отдавать ему всѣ свои карманныя деньга, если онъ никому не скажетъ и позволитъ мнѣ самой отвести Алкида въ конюшню; при этомъ обѣщаніи лице Ефима выяснѣлось, онъ усмѣхнулся, погладилъ бороду и сказалъ: ну извольте, если этотъ пострѣлъ васъ болѣе слушается нежели меня! Я повела въ торжествѣ Алкида въ конюшню и, къ удивленію Ефима, дикій конь шелъ за мною смирно, и сгибая шею, наклонилъ ко мнѣ голову, легонько бралъ губами мои волосы или за плечо.
Съ каждымъ днемъ я дѣлалась смѣлѣе и предпріимчивѣе, и исключая гнѣва матери моей, ничего въ свѣтѣ не страшилась. Мнѣ казалось весьма страннымъ, что сверстницы мои боялись оставаться однѣ въ темнотѣ;
и когда я обняла шею его и прислонилась к ней лицом, то он тотчас остановился, потому что таким образом я всегда сходила или, лучше сказать, сползала с него. Теперь Ефим подошел было взять его, бормоча сквозь зубы, что он скажет это матушке; но я обещала отдавать ему все свои карманные деньга, если он никому не скажет и позволит мне самой отвести Алкида в конюшню; при этом обещании лицо Ефима выяснилось, он усмехнулся, погладил бороду и сказал: «Ну извольте, если этот пострел вас более слушается нежели меня!» Я повела в торжестве Алкида в конюшню и, к удивлению Ефима, дикий конь шел за мною смирно и, сгибая шею, наклонил ко мне голову, легонько брал губами мои волосы или за плечо.
С каждым днем я делалась смелее и предприимчивее и, исключая гнева матери моей, ничего в свете не страшилась. Мне казалось весьма странным, что сверстницы мои боялись оставаться одни в темноте;
