дей, и часто, стараясь безполезно вытащить экипажъ изъ глубокой грязи, ложатся наконецъ сами въ эту грязь.
Почтя на всякой станціи случается съ нами что̀-нибудь смѣшное. На одной подали намъ къ чаю окровавленный сахаръ. — Что̀ это значитъ? спросилъ Зассъ, отталкивая сахарницу. Смотритель, ожидавшій въ другой горницѣ, какое дѣйствіе произведетъ этотъ сахаръ, выступилъ при этомъ вопросѣ, и съ какою-то торжественностію сказалъ: дочь моя колола сахаръ, ранила себѣ руку, и это ея кровь! — Возьми же, глупецъ, свою кровь и вели подать чистаго сахару, сказалъ Зассъ, отворачиваясь съ омерзѣніемъ. Я отъ всего сердца смѣялась новому способу доказывать усердіе свое въ угощеніи. Еще на одной станціи Зассъ покричалъ на смотрителя за то, что онъ былъ пьянъ, говорилъ грубости, и не хотѣлъ дать лошадей. Услыша громкой разговоръ, жена смотрителя подскочила къ Зассу съ кулаками, и прыгая отъ злости, кричала визгливымъ голосомъ: что за безсудная земля!
дей, и часто, стараясь бесполезно вытащить экипаж из глубокой грязи, ложатся наконец сами в эту грязь.
Почтя на всякой станции случается с нами что-нибудь смешное. На одной подали нам к чаю окровавленный сахар. — «Что это значит?» спросил Засс, отталкивая сахарницу. Смотритель, ожидавший в другой горнице, какое действие произведет этот сахар, выступил при этом вопросе и с какою-то торжественностью сказал: «Дочь моя колола сахар, ранила себе руку, и это ее кровь!» — «Возьми же, глупец, свою кровь и вели подать чистого сахару», сказал Засс, отворачиваясь с омерзением. Я от всего сердца смеялась новому способу доказывать усердие свое в угощении. Еще на одной станции Засс покричал на смотрителя за то, что он был пьян, говорил грубости и не хотел дать лошадей. Услыша громкой разговор, жена смотрителя подскочила к Зассу с кулаками и, прыгая от злости, кричала визгливым голосом: «Что за бессудная земля!
