бокая осень и вмѣстѣ глубокая грязь. Ненаходя мѣста гдѣ бъ можно было ходить полюдски, я иду въ трактиръ, въ которомъ Нейдгардтъ всегда обѣдаетъ; тамъ дожидаюсь его и обѣдаю съ нимъ вмѣстѣ. Послѣ обѣда онъ уходитъ, а я остаюсь въ комнатѣ содержательницы трактира; мнѣ тутъ очень весело; трактирщица добрая, шутливая женщина, зоветъ меня уланъ-панна, и говоритъ, что если я позволю себя зашнуровать; то она держитъ пари весь свой трактиръ съ доходомъ противъ злотаго, сто во всемъ Витебскѣ нѣтъ ни одной дѣвицы такой тонкой и прекрасной таліи какъ моя. Съ этими словами она тотчасъ идетъ и приноситъ свою шнуровку; дечери ея хохочутъ, потому что въ эту шнуровку могли бы помѣститься онѣ всѣ и вмѣстѣ со мною.
Пять дней минуло какъ я живу въ Витебскѣ; наконецъ сегодня вечеромъ, Нейдгардтъ сказалъ мнѣ, что завтра должно мнѣ быть у главнокомандующаго, что онъ приказалъ привесть меня часу въ десятомъ по утру.
бокая осень и вместе глубокая грязь. Не находя места, где б можно было ходить по-людски, я иду в трактир, в котором Нейдгардт всегда обедает; там дожидаюсь его и обедаю с ним вместе. После обеда он уходит, а я остаюсь в комнате содержательницы трактира; мне тут очень весело; трактирщица добрая, шутливая женщина, зовет меня улан-панна и говорит, что если я позволю себя зашнуровать; то она держит пари весь свой трактир с доходом против злотого, что во всем Витебске нет ни одной девицы такой тонкой и прекрасной талии, как моя. С этими словами она тотчас идет и приносит свою шнуровку; дочери ее хохочут, потому что в эту шнуровку могли бы поместиться они все и вместе со мною.
Пять дней минуло как я живу в Витебске; наконец сегодня вечером Нейдгардт сказал мне, что завтра должно мне быть у главнокомандующего, что он приказал привесть меня часу в десятом поутру.
