каютъ, рвутся изъ рукъ, и я каждую минуту ожидаю быть сорванною съ хребта моего Алкида. Выговоръ за неумѣнье удержать играющихъ лошадей, достается мнѣ всякой разъ отъ вахмистра и дежурнаго офицера.
Наконецъ мы на квартирахъ; жизнь моя проходитъ въ единообразныхъ занятіяхъ солдата: на разсвѣтѣ я иду къ своей лошади, чищу ее, кормлю, и накрывъ попоною, оставляю подъ покровительствомъ дневальнаго, а сама иду на квартиру, на которой я, къ удовольствію моему, стою одна; хозяйка моя теперь добрая женщина, даетъ мнѣ молоко, масло и хорошій хлѣбъ. Глубокая осень дѣлаетъ прогулки мои не такъ пріятными для меня. Какъ была бы я рада, если бы могла имѣть книги! У ротмистра ихъ много; думаю, онъ не нашелъ бы страннымъ, если бы я попросила его позволить мнѣ прочесть ихъ; но боюсь однако жъ пуститься на этотъ рискъ. Если сверхъ ожиданія моего скажетъ онъ, что солдату есть чѣмъ заняться кромѣ книгъ,
кают, рвутся из рук, и я каждую минуту ожидаю быть сорванною с хребта моего Алкида. Выговор за неуменье удержать играющих лошадей достается мне всякой раз от вахмистра и дежурного офицера.
Наконец мы на квартирах; жизнь моя проходит в единообразных занятиях солдата: на рассвете я иду к своей лошади, чищу ее, кормлю и, накрыв попоною, оставляю под покровительством дневального, а сама иду на квартиру, на которой я, к удовольствию моему, стою одна; хозяйка моя теперь, добрая женщина, дает мне молоко, масло и хороший хлеб. Глубокая осень делает прогулки мои не так приятными для меня. Как была бы я рада, если бы могла иметь книги! У ротмистра их много; думаю, он не нашел бы странным, если бы я попросила его позволить мне прочесть их; но боюсь однако ж пуститься на этот риск. Если, сверх ожидания моего, скажет он, что солдату есть чем заняться, кроме книг,
