какъ видно управляемая судьбою, назначавшею мнѣ солдатскій мундиръ, схватила вдругъ грудь матери и изо всей силы стиснула ее деснами. Мать моя закричала пронзительно, отдернула меня отъ груди, и бросивъ въ руки женщины, упала лицемъ въ подушки. Отнесите, отнесите съ глазъ моихъ негоднаго ребенка, и никогда не показывайте, говорила матушка, махая рукою и закрывая себѣ голову подушкою.
Мнѣ минуло четыре мѣсяца, когда полкъ, гдѣ служилъ отецъ мой получилъ повелѣніе итти въ Херсонъ; такъ какъ это былъ домашній походъ, то батюшка взялъ семейство съ собою. Я была поручена надзору и попеченію горничной дѣвкѣ моей матери, однихъ съ нею лѣтъ. Днемъ дѣвка эта сидѣла съ матушкою въ каретѣ, держа меня на колѣняхъ, кормила изъ рожка коровьимъ молокомъ, и пеленала такъ туго, что лице у меня синѣло и глаза наливались кровью; на ночлегахъ я отдыхала, потому что меня отдавали крестьянкѣ, которую приводили изъ селенія; она распеленывала меня, клала
как видно управляемая судьбою, назначавшею мне солдатский мундир, схватила вдруг грудь матери и изо всей силы стиснула ее деснами. Мать моя закричала пронзительно, отдернула меня от груди и, бросив в руки женщины, упала лицом в подушки. «Отнесите, отнесите с глаз моих негодного ребенка, и никогда не показывайте», — говорила матушка, махая рукою и закрывая себе голову подушкою.
Мне минуло четыре месяца, когда полк, где служил отец мой, получил повеление идти в Херсон; так как это был домашний поход, то батюшка взял семейство с собою. Я была поручена надзору и попечению горничной девки моей матери, одних с нею лет. Днем девка эта сидела с матушкою в карете, держа меня на коленях, кормила из рожка коровьим молоком и пеленала так туго, что лицо у меня синело и глаза наливались кровью; на ночлегах я отдыхала, потому что меня отдавали крестьянке, которую приводили из селения; она распеленывала меня, клала
