отъ боли и страха. Дитя принесли и положили ей на колѣни, Но увы! это не сынъ, прекрасный какъ амуръ! это дочь, и дочь богатырь!! Я была необыкновенной величины, имѣла густые черные волосы, и громко кричала. Мать толкнула меня съ колѣней и отвернулась къ стѣнѣ.
Черезъ нѣсколько дней маминька выздоровѣла, и уступая совѣтамъ полковыхъ дамъ, своихъ пріятельницъ, рѣшилась сама кормитъ меня. Онѣ говорили ей, что мать, которая кормитъ грудью свое дитя, черезъ это самое начинаетъ любить его. Меня принесли; мать взяла меня изъ рукъ женщины, положила къ груди и давала мнѣ сосать ее; но видно я чувствовала что не любовь материнская даетъ мнѣ пищу, и потому, несмотря на всѣ усилія заставить меня взять грудь, не брала ее; маминька думала преодолѣть мое упрямство терпѣніемъ, и продолжала держать меня у груди; но наскуча, что я долго не беру, перестала смотрѣть на меня и начала говорить съ бывшею у нее въ гостяхъ дамою. Въ это время, я,
от боли и страха. Дитя принесли и положили ей на колени, Но увы! это не сын, прекрасный, как амур! это дочь и дочь — богатырь!! Я была необыкновенной величины, имела густые черные волосы и громко кричала. Мать толкнула меня с коленей и отвернулась к стене.
Через несколько дней маменька выздоровела и, уступая советам полковых дам, своих приятельниц, решилась сама кормит меня. Они говорили ей, что мать, которая кормит грудью свое дитя, через это самое начинает любить его. Меня принесли; мать взяла меня из рук женщины, положила к груди и давала мне сосать ее; но видно я чувствовала, что не любовь материнская дает мне пищу, и потому, несмотря на все усилия заставить меня взять грудь, не брала ее; маменька думала преодолеть мое упрямство терпением и продолжала держать меня у груди; но наскуча, что я долго не беру, перестала смотреть на меня и начала говорить с бывшею у нее в гостях дамою. В это время я,
