ческую мысль вытти замужъ за москаля, а особливо военнаго. Дѣдъ мой былъ величайшій деспотъ въ своемъ семействѣ; если онъ что̀ приказывать, надобно было слѣпо повиноваться, и не было никакой возможности ни умилостивить его, ни перемѣнить однажды принятаго имъ намѣренія. Слѣдствіемъ этой неумѣренной строгости было то, что въ одну бурную осеннюю ночь мать моя, спавшая въ одной горницѣ съ старшею сестрою своей, встала тихонько съ постѣли, одѣлась, и взявъ салопъ и капоръ, въ однихъ чулкахъ, утаивая дыханіе, прокралась мимо сестриной кровати, отворила тихо двери въ залу, тихо затворила, проворно перебѣжала ее, и отворя дверь въ садъ, какъ стрѣла полетѣла по длинной каштановой аллеѣ, оканчивающейся у самой калитки. Мать моя поспѣшно отпираетъ эту маленькую дверь, и бросается въ объятія ротмистра, ожидавшаго ее съ коляскою, запряженною четырьмя сильными лошадьми, которыя, подобно вѣтру, тогда бушевавшему, понесли ихъ по Кіевской дорогѣ.
ческую мысль вытти замуж за москаля, а особливо военного. Дед мой был величайший деспот в своем семействе; если он что приказывать, надобно было слепо повиноваться, и не было никакой возможности ни умилостивить его, ни переменить однажды принятого им намерения. Следствием этой неумеренной строгости было то, что в одну бурную осеннюю ночь мать моя, спавшая в одной горнице с старшею сестрою своей, встала тихонько с постели, оделась, и, взяв салоп и капор, в одних чулках, утаивая дыхание, прокралась мимо сестриной кровати, отворила тихо двери в залу, тихо затворила, проворно перебежала ее и, отворя дверь в сад, как стрела полетела по длинной каштановой аллее, оканчивающейся у самой калитки. Мать моя поспешно отпирает эту маленькую дверь и бросается в объятия ротмистра, ожидавшего ее с коляскою, запряженною четырьмя сильными лошадьми, которые, подобно ветру, тогда бушевавшему, понесли их по Киевской дороге.
