Когда же, благодаря введенію по всему государству строгой централизации, всѣ, и фельдмаршалъ, и солдатъ, должны были бы испрашивать особыя Высочайшая разрѣшения на каждый случай, непредвидѣнный инструкціей, то, какъ писалъ Цесаревичъ, «черезъ такое ограничиваніе всѣ будутъ несравненно довольнѣе и охотнѣе къ службѣ, потому что не будуть стру дать и видѣть себя подчиненными прихотямъ и неистовствам-частныхъ командировъ, которые всѣмъ симъ сквернятъ службе и вмѣсто пріохочиванія удаляютъ всѣхъ отъ ней».
Различie взглядовъ Павла съ Екатерининскими до нѣкоторой степени обусловливалось дѣйствительными недостатками военной системы Екатерины, при которой командиры полковъ являлись почти полновластными во всѣхъ отношеніяхъ распорядителями своихъ частей, не направляемыми и не контролируемыми свыше, вслѣдствіе чего, конечно, въ связи съ низкимъ общимъ нравственнымъ развитіемъ общества того времени, естественно, возникали злоупотребленія какъ въ распоряжении людьми, такъ особенно-матеріальной частью.
Цесаревичъ Павелъ могъ лично наблюдать всѣ эти непорядки, тѣмъ болѣе, что въ гвардейскихъ частяхъ, бывшихъ всегда у него на глазахъ, они были значительнѣе, въ особенности въ томъ, что касалось порядка службы.
Упомянутое выше пребываніе Павла въ Берлинѣ усилило пристрастіе Великаго Князя къ Пруссіи, усилилась страсть къ милитаризму съ Потсдамской окраской.
По словамъ одного изъ очевидцевъ Павловскаго царствованія, «ничто не могло сравняться съ тѣмъ вредомъ, какой причинили Павлу Петровичу Прусская дисциплина, выправка, мундиры и т. п., словомъ, все, что напоминало о Фридрихѣ Великомъ».
Между тѣмъ Екатерина называла Прусскую военную стему «обрядомъ неудобоносимымъ». На этой почвѣ вполнѣ естественно отношения между Екатериной и Павломъ еще болѣе обострились.
Относительно увлеченія Павла всѣмъ тѣмъ, что онъ видѣлъ въ Берлинѣ, одинъ изъ изслѣдователей того времени пишетъ: «Въ Пруссіи все шло какъ бы по волшебству: съ математической точностью король изъ своего Санъ-Суси командовалъ и государствомъ, и арміей, и всѣ второстепенные исполнители были не болѣе, какъ лица придаточныя. Стройность, порядокъ, единообразіе, строгая подчиненность производили какое-то обаятельное вліяніе на тѣхъ, кто пристальнѣе не вглядывался въ дѣло, и если вся Европа считала себя счастливой, подражая до послѣднихъ мелочей всѣмъ прусскимъ учрежденіямъ, то можно ли обвинять Павла Петровича за то, что онъ сдѣлался востор-
