дѣ ли выгоднаго брака или снисходительности родителей, нисколько не мѣшали потомъ такимъ же виноватымъ, какъ и Опольевъ, остепениться и быть даже впослѣдствіи въ нѣкоторомъ родѣ столпами отечества.
Онольевъ хорошо понималъ это. Онъ считалъ, что судьба его жестоко и несправедливо покарала за то, что проходитъ безслѣдно для другихъ... Ни одна душа не поддержала его въ это время, никто изъ близкихъ не протянулъ ему руки серьезной помощи. Кое-кто бросалъ ему брезгливо подачки, считая, что исполнилъ долгъ, и на вѣкоторое время избавлялся отъ назойливаго попрошайки.
Та самая среда, которая воспитала его и всѣми своими привычками, взглядами и поступками поощряла къ той же праздной и бездѣльной жизни, какую вела сама, исключила его изъ своихъ членовъ, какъ недостойнаго, опозорившаго честь касты, и Опольевъ былъ скоро всѣми основательно забытъ.
Возмущенный отношеніемъ тѣхъ самыхъ пріятелей и друзей, которые кутили на его счетъ и брали отъ него деньги, открывшій внезапно глаза на всю подлость людей, онъ озлобился, хотѣлъ было пустить себѣ пулю въ лобъ, но кончилъ тѣмъ, что запилъ и махнулъ на все рукой въ какой-то безнадежной отчаянности человѣка, неспособнаго ни къ какому серьезному труду...
Подняться онъ ужъ болѣе былъ не въ силахъ. Всѣ связи были порваны, и никакого мѣста онъ получить не могъ. Поступилъ, было, въ частную контору, но его скоро выгнали. И онъ постепенно переходилъ всѣ фазисы паденія за эти пятнадцать
