Онъ не могъ пожаловаться ни на какія острыя страданія — по временамъ грудь ныла, но не очень сильно, и безпокоилъ сухой кашель, — но онъ чувствовалъ, что вообще слабѣетъ и послѣ часа работы или послѣ ходьбы устаетъ, чувствовалъ какую-то тяжесть въ ногахъ и отсутствіе гибкости въ членахъ. Видно было, что послѣдствія прежней жизни начинаютъ сказываться и постепенно разрушаютъ его когда-то крѣпкій организмъ.
Но „графъ“, привязавшійся снова къ жизни съ тѣхъ поръ, какъ она ему улыбнулась, все надѣялся, что эта усталость и эта слабость пройдутъ. Онъ бодрился и съ какою-то инстинктивною предусмотрительностью заботился теперь о своемъ здоровьѣ и частенько показывался въ пріемные часы у женщины-врача Елизаветы Марковны, лѣчившей его отъ воспаленія легкихъ, совѣтовался съ ней, принималъ какія-то пилюли, остерегался простуды, словомъ, берегъ себя и подчасъ строилъ планы о будущемъ, о далекомъ будущемъ, вмѣстѣ съ Антошкой.
Когда Антошка ворвался въ комнату, графъ сразу догадался по его сіяющему лицу, что случилось что-то пріятное.
— Ну, разсказывай, разсказывай скорѣй, Антоша,.. Вижу, братъ, но твоей физіономіи, что ты въ восторгахъ. Что случилось? Новую машину выдумалъ, или тебя вашъ строгій чухна похвалилъ? — говорилъ „графъ“, самъ улыбаясь при видѣ неудержимой радости, которою, казалось, былъ переполненъ Антошка.
— Помощникомъ мастера назначили, Александръ Иванычъ, — почти крикнулъ Антошка.
