— Я ни на чьи послабленія не разсчитывалъ! — не безъ достоинства отвѣтилъ Антошка.
— Да вотъ еще что...
Тутъ добросовѣстный финляндецъ на минутку замялся и продолжалъ уже не начальническимъ, а ласково, конфиденціальнымъ тономъ, нѣсколько понижая голосъ:
— Это, конечно, не мое дѣло, но я искренно желаю вамъ добра и потому считаю долгомъ предупредить васъ: не очень-то дружите съ машинистомъ Ермолаевымъ... Вы, кажется, дружны съ нимъ?.. — Можете не отвѣчать, коли не хотите... Это ваше частное дѣло! — прибавилъ Арнольдъ Оскаровичъ.
— Да, я пріятель съ нимъ...
— Онъ отличный работникъ и не пьяница, но только неспокойнаго образа мыслей.. Поняли?
— Понялъ, Арнольдъ Оскарычъ... Только никакихъ дурныхъ разговоровъ мы не ведемъ...
— Ну, я васъ предупредилъ. Ступайте обѣдать, сію минуту звонокъ! — прибавилъ Арнольдъ Оскаровичъ и ласково кивнулъ въ отвѣтъ на поклонъ Антошки.
37.
Въ этотъ холодный, хмурый и мокрый октябрьскій день Антошка шелъ съ завода обѣдать домой съ такою быстротой, съ какою, бывало, въ прежнія времена своей безотрадной жизни нагонялъ какую-нибудь „миленькую барыньку“, подававшую надежду снабдить копѣечкой.
Онъ не чувствовалъ ни пронизывающаго холоднаго вѣтра, дувшаго съ Невы, ни сырости, ни холода, такъ какъ костюмъ его былъ въ надлежащей
