Въ самомъ дѣлѣ, ему говорятъ, что онъ заблуждается, — и кто это говорить? Его дочь!
А Нина, вся охваченная желаніемъ открыть отцу глаза и возстановить безсовѣстно поруганную правду, между тѣмъ продолжала:
— Дядя совсѣмъ не такой, какимъ ты его представляешь... О, еслибъ ты увидѣлъ его, папа... узналъ его... Ты убѣдился бы, какой онъ хорошій... сколько въ немъ доброты... сколько ума... Онъ только несчастный оттого, что брошенъ всѣми... А онъ, можетъ быть, лучше многихъ, которыхъ всѣ уважаютъ... Да, лучше, не смотря на то, что онъ нищій, а тѣ богаты и занимаютъ высокое положеніе... Ты только выслушай, папа, прошу тебя... тогда ты увидишь, какъ ты ошибаешься на счетъ бѣднаго, милаго дяди.
И, волнуясь и спѣша, словно боясь, что ей не дадутъ сказать всего, что нужно, дѣвушка, съ восторженною горячностью своего добраго сердца, говорила, не думая ни о закругленности періодовъ, ни о красотѣ рѣчи, о добротѣ и деликатности дяди, разсказала въ подробности исторію съ Антошкой, о томъ, какъ дядя совсѣмъ перемѣнилъ жизнь, какъ только явилась къ тому возможность, какъ онъ страдалъ прежде, и какъ доволенъ и счастливъ теперь, имѣя хоть уголъ подъ конецъ своей жизни...
— И онъ никогда никого не бранилъ, никого не обвинялъ за то, что его всѣ бросили послѣ того, какъ онъ былъ исключенъ изъ полка... Онъ одного себя считаетъ виновнымъ за всѣ несчастія, которыя испыталъ! — прибавила въ заключеніе Нина.
И, точно сама испугавшись той храбрости, съ какою рѣшилась говорить съ отцомъ, она вдругъ
