Наконецъ, онъ рѣшилъ, что, вѣроятно, какой-нибудь дуракъ, не знавшій, каковъ гусь его братецъ, одѣлъ его и далъ денегъ, и онъ празднуетъ сегодня день своего обновленія и, конечно, въ скоромъ времени пропьетъ платье и будетъ шататься по улицамъ въ прежнемъ своемъ видѣ.
Это рѣшеніе какъ будто успокоило его превосходительство, и на лицѣ его скользнуло довольное выраженіе человѣка, уяснившаго себѣ непонятное явленіе.
Однако эта идиллическая прогулка въ уединеніи острововъ, вмѣсто того, что бы быть въ какомъ-нибудь грязномъ трактирѣ, это лицо, блѣдное и истомленное, но не похожее на прежнее лицо пьяницы, и, наконецъ, эта компанія съ мальчикомъ какъ будто не вязались съ такимъ заключеніемъ. Въ минуту этого сомнѣнія, Опольевъ вдругъ всномнилъ про письмо, въ которомъ братъ въ первый разъ послѣ долгихъ лѣтъ молчанія просилъ о помощи для какого-то мальчика, котораго призрѣлъ. Онъ припомнилъ, какъ не повѣрилъ ни слову этого письма, считалъ этого „мальчика“ уловкой, чтобъ выманить денегъ на пьянство, и смутно почувствовалъ неудовлетворительность своего объясненія.
Но ему было некогда теперь думать объ этомъ. Мысли его приняли совсѣмъ другое направленіе, тѣмъ болѣе, что дача министра была недалеко.
Вернулся домой Опольевъ въ отличномъ расположеніи духа — министръ былъ очень милостивъ и привѣтливъ — и сообщивъ объ этомъ женѣ, проговорилъ:
— А знаешь, Anеttе, кого я сегодня встрѣтилъ на островахъ, и кто меня очень удивилъ?
— Кто, мой другъ?
