Какой-то студентъ, къ которому „графъ“ обратился съ просьбой „ссудить его гривенникомъ“, взглянувъ при свѣтѣ фонаря на страшно изможденное лицо „графа“ съ лихорадочно блестѣвшими глазами, какъ-то торопливо опустилъ руку въ карманъ своего теплаго пальто, и, кладя въ руку „графа“ нѣсколько серебряныхъ монетокъ, участливо проговорилъ:
— Вы въ больницу бы пошли...
— Вы, полагаете, молодой челонѣкъ? Очень благодаренъ за помощь и за совѣтъ. Очень!..
И, приложившись къ цилиндру, „графъ“ побрелъ далѣе.
„Въ самомъ дѣлѣ, этотъ студентъ, пожалуй, и правъ!“ горько усмѣхнулся онъ, чувствуя, какъ холодъ прохватываетъ его всего, какъ ноетъ грудь и ломитъ все тѣло.
„Неужто машина окончательно испорчена!?“ съ тоскою думалъ онъ и, пересиливая боль, продолжалъ свой путь, озирая зоркимъ взглядомъ проходящихъ.
— Мadamе! Quеlquеs sоus, s’іl vоus рlaіt? — произиесъ онъ, нагоняя какую-то даму.
И та, взглянувъ на „графа“, торопливо вынула изъ портмоне двугривенный и подала ему.
„Положительно, видъ мой внушаетъ сегодня сочувствіе... Должно быть, я похожъ на умирающаго... Если-бъ умирающіе могли ходить по улицамъ — они собирали бы себѣ на приличныя похороны!“ — размышлялъ графъ въ какомъ-то угрюмомъ озлобленіи.
Черезъ два часа прогулки на морозѣ въ костюмѣ, который согрѣвалъ очень мало, „графъ“ имѣлъ полтора рубля и поспѣшилъ домой.
