— Я у васъ посижу пять минутъ, Чайкъ.
— Пожалуйста, миссъ Дженъ.
— Вы какъ-будто разстроены. Что съ вами?—участливо спросила она.
— Сейчасъ съ товарищемъ навсегда простился, миссъ Дженъ!— Жалко его. И вообще своихъ жалко. Завтра уходятъ русскіе корабли. Когда еще доведется повидаться со своими?.. А Кирюшкинъ каждый день навѣщалъ...
— И, кажется, былъ самый любимый вашъ гость, Чайкъ?
— Да, миссъ Дженъ. Два года вмѣстѣ плавали... Онъ, даромъ, что изъ себя глядитъ будто страшный, а онъ вовсе не страшный, Онъ очень добрый, миссъ Дженъ, и жалѣлъ меня...
И Чайкинъ разсказалъ сидѣлкѣ, какъ его однажды пожалѣлъ Кирюшкинъ, благодаря чему, его наказали не такъ жестоко, какъ наказывали обыкновенно.
Миссъ Дженъ, въ качествѣ американки, не вѣрила своимъ ушамъ, слушая разсказъ Чайкина о томъ, какъ наказывали матро совъ на «Проворномъ».
— А теперь вотъ дождались того, что и вовсе жестокости не будетъ. Царь приказалъ, чтобы больше не бить матросовъ.
Лицо американки просвѣтлѣло.
— Какой же человѣчный вашъ, императоръ Александръ 2!—восторженно воскликнула миссъ Дженъ.—Онъ и рабовъ освободилъ, онъ и судъ далъ новый, онъ и выказалъ свое сочувствіе намъ въ нашей борьбѣ съ южанами... О, я люблю вашего царя... Но все-таки, извините, Чайкъ, я не хотѣла бы быть русской!—прибавила миссъ Дженъ...
— Не понравилось бы въ Россіи жить?
— Да, Чайкинъ!
— Вездѣ, миссъ Дженъ, много дурного... на всемъ свѣтѣ...
— Но у насъ въ Америкѣ все-таки лучше, чѣмъ гдѣ бы то ни было!—съ гордостью произнесла она увѣреннымъ и даже вызываюшимъ тономъ.
И, странное дѣдо, этотъ вызывающій тонъ задѣлъ вдругъ за
