— Кушайте на здоровье! Кушайте, прошу васъ!
Сама она не пила. Она присѣла около стола, попрежнему задумчивая, и по временамъ поднимала свои печальные большіе глаза, полные чувства состраданія, на матроса.
«Ишъ, какая жалостливая жидовка!» думалъ благодарный Чайкинъ, перехватывая взгляды Ревекки.
Когда матросъ съ видимымъ удовольсвтіемъ выпилъ большую чашку, Ревекка предложила ему выпить еще чашку.
Но матросъ изъ деликатности отказывался.
Тогда молодая еврейка налила въ чашку матроса кофе и молока и проговорила:
— Кушайте, землякъ! Кофе хорошій. По сорока центовъ платили.
Чайкинъ поблагодарилъ и сталъ пить вторую чашку, закусывая поджареннымъ хлѣбомъ.
Опять наступило молчаніе.
Наконецъ Чайкинъ, желая быть вѣжливымъ, проговорилъ:
— Очень скусный кофій.
— Понравился? Можетъ еще чашку?
— Вовсе не могу. Сытъ по горло… Вотъ вы давеча сказали: «У каждаго свое гор!» Это вы правильно сказали. Только разное оно бываетъ. Наше матросское горе одно, а на сухой пути — другое. Но только здѣсь, я полагаю, меньше горя, потому какъ люди безъ прижимки живутъ. Самъ себѣ господинъ.
— Это, положимъ… Но самое большое горе на свѣтѣ не отъ тиранства, а когда ежели совѣсть непокойна! — грустно промолвила еврейка и покачала головой, словно бы хотѣла избавиться от какихъ-то мучительныхъ думъ.
— Безъ совѣсти — бѣда! Обманомъ жить вовсе нельзя.
— Вы думаете?
— То-то думаю.
— А живутъ же люди.
— Это развѣ которые безстыжіе.
— Можетъ, и я обманомъ живу. Какъ вы полагаетъ?
