— А дѣвочка жива?
— Живехонька, Вась.
— А ты, Дунаевъ, мѣсто нашелъ?..
— Нѣтъ. Черезъ мѣсяцъ выйдетъ!—нарочно изъ деликатности совралъ Дунаевъ.
— Такъ ты мои деньги возьми.
— Не надо. Есть.
— И знаешь, о чемъ попрошу тебя, голубчикъ?
— О чемъ?
— Если Богъ не ношлетъ поправки, и мнѣ придется помирать, то добудь ты мнѣ священника. Вѣрно, новый капитанъ позволить, чтобы батюшка съ «Проворнаго» исповѣдалъ и причастилъ, какъ слѣдоваетъ
— Съ чего ты взялъ?.. Небось, на поправку пойдешь!
— Тамъ видно будетъ. А просьбу исполни.
— Исполню. Консула попрошу.
— Спасибо... А деньги, кои у меня есть, триста двадцать долларовъ...
— У тебя, вѣдь, пятьсотъ было...
— Я Абрамсону далъ... Онъ ваксу продавать будетъ... ремесло свое броситъ и дочь выправитъ... она больна... Такъ деньги возьми и на частьихъ похорони меня, а достальныя пошли матери въ деревню... Адресъ при деньгахъ... Слышишь?
— Слышу... Только ты все это напрасно, Вась!.. Одио сумлѣніе...
— Сумлѣнія нѣтъ, Дунаевъ... А я на всякій случай...
Вошедшая сидѣлка попросила Дунаева не разговаривать.
— Больному вредно!—серіозно прибавила она и, приблизившись къ Чайкину, необыкновенно ловко и умѣло приподняла сильными руками подушку и голову Чайкина и стала его поить молокомъ
Чайкинъ съ видимымъ удовольствіемъ глоталъ молоко.
— А на ваше имя получено много писемъ и телеграммъ, Чайкъ: вѣрно, высказываютъ свое сочувствіе и удивленіе къ ва-
