— Такая у него такса, Чайкъ.
— Безсовѣстная такса, Билль.
— Отчего безсовѣстная? Его дѣло объявить, а публикѣ ходить или не ходить. Обмана нѣтъ!
Чайкинъ чувствовалъ въ этихъ словахъ что-то неправильное, но смолчалъ, такъ какъ доказать, что, именно, въ этой якобы свободѣ предложенія и спроса есть насиліе надъ публикой и неумѣренное пользованіе своимъ талантомъ и именемъ, —онъ разумѣется, не могъ бы. Однако, подумавши, замѣтилъ:
— Обмана нѣтъ, да и совѣсти мало...
— У всякаго своя совѣсть,—вымолвилъ Билль.
— И зачѣмъ ему столько денегъ?
— А вы, Чайкъ, у него бы спросили...
— Онъ и говорить не даетъ.
И Чайкинъ разсказалъ про свой визитъ къ адвокату.
Билль слушалъ и смѣялся.
— За ваше здоровье, Чайкъ... За ваше здоровье, Дунъ!.. Желаю вамъ, Дунъ, чтобъ и мяса много продавали, и чтобы ваша, жена была вамъ настоящей помошницей... Деньги ваши, надѣюсь, при ней цѣлѣй будутъ...
— Ужъ я отдалъ ей спрятать!
— Ловко! И безъ расписки?
— Какая расписка отъ невѣсты...
— И вы, Дунъ, я вамъ скажу, за пять лѣтъ не многому научились..
— А что?
— Да то, что ваша навѣста можетъ найти и другого жениха, который захочетъ открыть, скажемъ, москательную торговлю. Очень желаю, чтобы этого не случилось, но только я никому не отдалъ бы безъ расписки деньги... Вотъ только, пожалуй. Чайку бы далъ... Онъ не любитъ денегъ, особенно, если ихъ много!—смѣясь, говориль Старый Билль.
Дунаевъ испуганно и растерянно смотрѣлъ на Билля.
— Да вы, Дунъ, не пугайтесь заранѣе... Женщины—трусливый народъ...
