И Чайкинъ, душевно умиленный, радовался за «человѣка». Ему теперь этотъ Дэкъ казался близкимъ, и будущая его судьба заботила русскаго молодого матроса.
— А ты, Дунаевъ, дай мѣсто!—обратился Чайкинъ.
— Кому? Тебѣ?
— Нѣтъ, Дэку.
— Отчего не дать!
— Не побоишься его взять?
— Чего бояться? Здѣсь, братъ, если будешь всего бояться, такъ никакого дѣла не сдѣлаешь. Былъ бы только человѣкъ пригоденъ къ дѣлу, а чѣмъ онъ занимался прежде,—этого не касаются. Тутъ, вѣдь, люди нужны, и большого выбора не приходится дѣлать. Возьму. Попробую его. Если подойдетъ, оставлю.
— То-то. Надо вызволить человѣка.
— Онъ самъ себя можетъ вызволить, если захочетъ. Работай только. Только врядъ ли онъ пойдетъ ко мнѣ.
— Отчего ты такъ думаешь?
— Не пойдетъ онъ на«мясное» мѣсто.
— Почему?
— Джентльменистъ очень. Видѣлъ, руки у него какія господскія... тонкія такія да длинныя. Ему по какой-нибудь других части надо заняться: либо въ контору, либо по чистой торговлѣ... Деликатнаго онъ воспитанія человѣкъ... Это сразу оказываетъ... А, впрочемъ, нужда прижметъ, такъ не станетъ разбирать мѣстовъ. Здѣсь, братецъ ты мой, не то, что въ Россіи: баринъ—такъ онъ ни за что не возьметъ простой должности. Здѣсь люди умнѣй, никакой работой не гнушаются,—понимаютъ, что никакая работа не можетъ замарать человѣка.
— Это что и говорить!
— Здѣсь, въ Америкѣ, сегодня ты, скажемъ, милліонщикъ, а завтраты за два долларавъ день улицы изъ брандспойта поливаешь. И никто за это не обезсудитъ. Напротивъ, похвалитъ. Въ Санъ-Францискахъ былъ одинъ такой поливальщикъ изъ милліонщиковъ...
— Разорился?
