— И послѣ этого бросили пить, Билль?—участливо спросилъ Чайкинъ .
— Имѣлъ намѣреніе, Чайкинъ, имѣлъ намѣреніе бросить и даже слово себѣ давалъ больше не напиваться и въ карты не играть, а кончилъ тѣмъ, что черезъ недѣлю опять закутилъ и проигралъ всѣ деньги, которыя оставила мать. Цѣлыхъ тридцать фунтовъ, джентльмены... А на эти деньги я могъ бы нѣсколько своихъ лодокъ завести, а то и купить суденышко и заняться рыбною ловлей въ морѣ... Такъ сперва я и подумывалъ, да джинъ всѣ эти хорошія мысли вышибъ изъ головы... Вы это должны понимать. Дунъ? Не правда ли?
— Очень даже понимаю. Я прежде до умопомраченія иногда пилъ. И сколько за это меня пороли, если бы вы только знали, Билль!—проговорилъ Дунаевъ съ добродушнымъ смѣхомъ, показывавшимъ, что бывшій русскій матросъ давно забылъ и простилъ эту порку.
— Могу представить себѣ, хотя и не испыталъ этого удовольствія. А что вы, Дунъ, пили и, вѣрно, необыкновенно много пили, чтобъ дойти, какъ вы говорите до умопомраченія, такъ это видно.
— Почему?—смѣясь спросилъ Дунаевъ.
— А тогда, послѣ того, какъ мы выѣхалп изъ города Соляного озера.
— Что жъ тогда?
— Развѣ не помните?
— Право, пе помню.
— Я смотрѣлъ, какъ вы дули ромъ стаканами, когда агенты васъ подпаивали, чтобъ обыграть навѣрняка... Я видалъ не мало людей, способныхъ влить въ себя много спирта, но такого крѣп каго, какъ вы, Дунъ, признаюсь, не видалъ...
— Я могу много выпить. Билль, и оставаться трезвымъ. Однако, продолжайте, Билль, продолжайте... Вы очень любопытно разсказываете... Вонъ и Чайкинъ ждетъ не дождется, когда вы станете продолжать. Ему не интересно слушатъ о выпивкѣ. Онъ не пьетъ.
— Такъ-таки ничего, Чайкинъ?—спросилъ Билль.
