старѣйшины утрачиваютъ свой былой авторитетъ. Въ Одиссеѣ есть сцена, изображающая въ драматической формѣ какъ бы отступленіе стариковъ передъ властью молодого вождя. На о. Итакѣ происходитъ большое народное собраніе; появляется Телемахъ и идетъ на возвышеніе (θῶκος), гдѣ раньше сидѣлъ его отецъ; старики уступаютъ ему мѣсто[1].
Очень старинное учрежденіе также ὰγορὴ, собраніе всего народа. У него есть свои традиціи, своя символика, свой порядокъ и пріемы. Въ вышеупомянутомъ собраніи на о. Итакѣ выступаетъ въ качествѣ перваго оратора старый человѣкъ; онъ съ большой похвалой отзывается объ иниціаторѣ собранія, а затѣмъ ставитъ рядъ вопросовъ о мотивахъ созыва. Мы узнаемъ изъ его словъ, каковы были возможныя программы собранія: «не хотятъ ли сообщить народу вѣсти съ поля войны, не собираются ли власти оповѣстить народъ о принятой ими мѣрѣ, не предстоитъ ли публичное обсужденіе и цѣлый рядъ политическихъ рѣчей?» Въ собраніи сходятся люди всѣхъ возрастовъ. Тотъ же ораторъ говорить: «кому обязаны мы рѣдкимъ и пріятнымъ случаемъ созыва народа: молодые люди оказали давленіе, или же возрастъ болѣе пожилой?» Въ собраніи всѣ сидятъ, при чемъ старѣйшины занимаютъ особое мѣсто. Ораторъ выходить на середину арены и беретъ у распорядителя жезлъ (σκῆπτρον), принадлежность власти. Противъ правилъ приличія (ού κατὰ κόσμον) созывать собраніе къ закату солнца и т. п.[2].
Среди мирной жизни ὰγορὴ созывалось не часто. Согласно словамъ бывалаго старика (въ приведенной выше сценѣ собранія), на о. Итакѣ не созывали собранія въ теченіе 20 лѣтъ. Иное дѣло — общія сходки во время войны. Здѣсь, въ лагерѣ, на походѣ находятся въ сборѣ, самые энергичные и дѣятельные люди племени, здѣсь больше рѣшительныхъ моментовъ, когда вождямъ важно познакомиться съ настроеніемъ массы; на войнѣ вожди постоянно на глазахъ и подъ невольнымъ контролемъ остальныхъ воиновъ. Собранія всего воинства происходятъ весьма часто. Вождь велитъ звать всѣхъ воиновъ поименно (κλήδην): такъ распоряжается Агамемнонъ въ критическую минуту, когда Гекторъ, послѣ побѣды надъ греками, ночуетъ со своими троянцами подъ окопами греческаго лагеря[3]. Общее собраніе воиновъ созывается для того, чтобы обсудить основной вопросъ: штурмовать ли Трою, или покинуть все предпріятіе и уѣхать на корабляхъ домой? Два раза собираютъ все воинство для того, чтобы въ его присутствіи порѣшить споръ вождей. Одно изъ этихъ собраній проходитъ въ величайшемъ возбужденіи: толпа дѣлится пополамъ на двѣ партіи; въ спорѣ воины вскакиваютъ съ мѣстъ, и собраніе разстраивается[4].
Въ картинахъ народныхъ или военныхъ сходокъ мы узнаемъ характерныя черты демократической Греціи, выступающія потомъ особенно въ Аѳинахъ, въ Сиракузахъ, въ собраніяхъ Десяти тысячъ у Ксенофонта и т. д.; волнующаяся, говорливая толпа, любопытная, жадная до новостей, нетерпѣливая, быстро мѣняющая настроеніе, чуткая и политически развитая; спорщики и мастера рѣчи, охотники послушать словесные турниры.
Каково отношеніе автора къ этимъ явленіямъ? Читая II пѣснь Иліады, можно, пожалуй, подумать, что ради своей аристократической аудиторіи авторъ-пѣвецъ изобразилъ карикатуру на толпу и ея демагога Ѳерсита, «самаго безобразнаго и трусливаго изъ всѣхъ воиновъ». Однако, даже среди этой насмѣшки надъ шутомъ авторъ позволяетъ Ѳерситу сказать умную и ѣдкую рѣчь, затронуть самыя слабыя и больныя мѣста въ поведеніи вождей и обнаружить ихъ полную растерянность. Карикатура, впрочемъ, не распространяется на массу простыхъ воиновъ. Въ изображеніи шествія народа на собраніе Гомеръ принимаетъ даже какой-то торжественный, вдохновенный тонъ. Народъ струится къ собранію, заливаетъ арену; онъ идетъ не безпорядочной толпой, а стройными отрядами, сплоченными группами. Среди него идетъ, «горитъ-разгорается ангелъ божій Молва (Ὄσσα, Διός ᾱγγελος), движущая массу»[5].
Землевладѣніе героическаго вѣка. Прежде, когда гомеровскія поэмы считались первобытной народной поэзіей, въ нихъ искали самыхъ примитивныхъ условій быта, между прочимъ, земельной общины, коммунизма мелкихъ хозяевъ. Намъ теперь странно кажется, что ученые не замѣчали множества указаній на мобилизацію земли, развитіе неравенства и т. д. Въ гомеровскихъ картинахъ все говоритъ о существованіи отчетливаго индивидуальнаго права на землю. Постоянно упоминаются ограды полей, виноградниковъ и садовъ; на границѣ владѣній положены межевые камни; существуютъ способы правильнаго измѣренія земли, и часто даются точныя опредѣленія размѣровъ того или другого участка. Мѣстами населенію стало тѣсно, и между сосѣдями часто возникаютъ споры о владѣніи. Это явленіе настолько обычно, что поэтъ, подыскивая сравненіе для двухъ ожесточившихся бойцовъ, находитъ наиболѣе нагляднымъ уподобить ихъ двумъ землевладѣльцамъ, которые, въ горячемъ спорѣ за нераздѣленную небольшую полоску, наступаютъ другъ на друга; у нихъ въ рукахъ сажени (μέτρα) для измѣренія земли, и каждый ревниво наблюдаетъ, чтобы сосѣдъ не отхватилъ себѣ хотъ на капельку больше при раздѣлѣ[6].
Когда Гомеръ описываетъ основаніе колоніи на новомъ мѣстѣ, онъ считаетъ нужнымъ прежде всего упомянуть о надѣленіи вновь прибывшихъ земельными участками. Съ такого надѣленія началъ Навси-
