на гомеровскій эпосъ, составляютъ ли Иліада и Одиссея фантастическіе романы или описанія реальной исторической дѣйствительности, облеченныя лишь въ поэтическую форму? Гдѣ у Гомера кончается фантазія и теологія, и гдѣ начинается историческая хроника? Взятые вмѣстѣ, вопросы эти образуютъ великую спорную проблему о происхожденіи гомеровскаго эпоса.
Гомеровскій вопросъ въ ново-европейской наукѣ до археологическихъ открытій. Въ западно-европейской наукѣ весьма рано, уже съ конца XVII и., стали высказывать сомнѣнія въ существованіи личности Гомера, какъ создателя двухъ поэмъ. Джанбатиста Вико, предшественникъ романтизма и народничества, считалъ Гомера символомъ большой эпохи, обозначеніемъ извѣстной ступени культурнаго развитія. Къ концу XVIII в. Фридрихъ Августъ Вольфъ (въ Prolegomena ad Homerum 1795) выставилъ замѣчательную теорію происхожденія гомеровскаго эпоса, въ силу которой созданіе поэмъ является результатомъ очень продолжительнаго коллективнаго процесса. Согласно теоріи Вольфа, эпосъ не имѣлъ авторовъ въ настоящемъ смыслѣ слова; его цѣльность — фактъ позднѣйшій. Начинается эпосъ съ небольшихъ разрозненныхъ пѣсенъ, сочинителями которыхъ были гусляры, аойды. Позднѣйшіе вѣка выдвинули декламаторовъ, рапсодовъ, которые дополнили, разработали мотивы старыхъ пѣвцовъ; между ними могъ быть особый мастеръ дѣла, Гомеръ, давшій направленіе цѣлому поколѣнію Гомеридовъ. Наконецъ, когда поэтическое творчество совсѣмъ прекратилось, появились ученые собиратели и редакторы, которые впервые записали тексты, согласовали варіанты и привели все въ систему. Лишь изъ рукъ этихъ кабинетныхъ людей вышли поэмы въ томъ видѣ, въ которомъ онѣ потомъ сохранялись и стали извѣстны намъ.
Ученая гипотеза геніальнаго филолога была подхвачена романтической школой, которая нашла аналогіи Гомеру въ эпосѣ индусскомъ, въ пѣсняхъ и былинахъ сербовъ, русскихъ, финновъ, кельтовъ, въ средневѣковой поэзіи Франціи и Германіи, подвела всѣ эти произведенія подъ одну рубрику «народной поэзіи» и выработала представленіе о безсознательномъ коллективномъ творчествѣ народа. Романтики отрицали наличность особыхъ художниковъ и поэтовъ въ эпоху натуральной народной жизни. Въ старинной поэзіи не было, по ихъ мнѣнію, ни плана, ни намѣреннаго вымысла, ни искусственной обработки. Гомеровскій эпосъ въ ихъ глазахъ былъ истинной народной поэзіей, родившейся и выросшей органически: Гомеръ не что иное, какъ имя для всего поющаго народа.
Разъ утвердилась мысль, что гомеровскій эпосъ лишенъ единства и цѣльности, вниманіе ученыхъ направилось на открытіе все новыхъ и новыхъ несуразностей и противорѣчій въ поэмахъ. Анализъ ихъ преимущественно обращался въ расчлененіе и раздробленіе поэтическихъ картинъ. Гомеръ сталъ казаться безформеннымъ нагроможденіемъ внѣшне сшитыхъ, первоначально чуждыхъ другъ другу пѣсенъ объ отдѣльныхъ герояхъ и событіяхъ. Крайностью этого направленія можно считать теорію Лахманна (1835 г.), въ силу которой Иліада и Одиссея составляютъ механическое соединеніе приблизительно 18 пѣсенъ; каждая пѣснь внесена особой народной группой.
Правда, и въ эпоху преобладанія романтическаго взгляда не переводились сторонники единства эпоса, вѣрившіе въ личнаго Гомера. Но они не могли внести существенной поправки въ оцѣнку содержанія эпоса. И въ ихъ глазахъ Гомеръ былъ также наивнымъ поэтомъ очень ранней эпохи народнаго быта. Историки и филологи въ теченіе почти всего XIX вѣка сходились болѣе или менѣе на томъ, что культура, отраженная въ пѣсняхъ Гомера, весьма близка къ примитивной. Гомеровское общество считали долго классическимъ примѣромъ первобытнаго патріархальнаго состоянія человѣчества. Признаковъ утонченности жизни, развитія богатства, художественнаго ремесла, торговли, придворной жизни, неравенства имуществъ и т. д., во множествѣ разсѣянныхъ въ поэмахъ, какъ бы не замѣчали. Напротивъ, преувеличивали черты грубости понятій и привычекъ, искали во что бы то ни стало указаній на первобытныя формы; напр., одно время усиленно разыскивали у Гомера первоначальную общину, предшествующую развитію индивидуальной собственности.
Такой взглядъ на Гомера находилъ поддержку въ общихъ историческихъ воззрѣніяхъ, господствовавшихъ приблизительно до 70-хъ и 80-хъ годовъ XIX вѣка. Историческіе вѣка жизни человѣчества, казалось, не восходятъ далеко въ глубь временъ. Египетъ и Вавилонъ съ ихъ тысячелѣтней исторіей представлялись какими-то случайно выдавшимися курьезами; одновременно съ ними Европа, а, слѣдовательно, и Греція пребывали въ младенчествѣ и еще въ началѣ послѣдняго тысячелѣтія до Р. Х. едва просыпались для слабыхъ культурныхъ заимствованій со стороны, изъ Азіи.
Новые взгляды на Гомера съ конца XIX вѣка. Полный переворотъ въ воззрѣніяхъ произвели открытія, сдѣланныя въ двухъ совершенно различныхъ областяхъ науки, въ археологіи и этнологіи. Сначала археологи, впереди всѣхъ Шлиманъ (съ 1871 г.), были подъ рѣшительнымъ обаяніемъ старой теоріи. Они хотѣли только иллюстрировать великую народную поэму, открыть первобытную греческую старину, воспѣтую Гомеромъ, въ ея вещественныхъ остаткахъ. Однако то, что они открывали на мѣстахъ, наиболѣе прославленныхъ эпосомъ, въ Троѣ, въ Ми-
