Въ обществѣ замѣтно начинаетъ проступать оскомина къ опереткѣ и реакція противъ нея, такъ что промыселъ этотъ становится все болѣе и болѣе рискованнымъ и невыгоднымъ.
В обществе заметно начинает проступать оскомина к оперетке и реакция против неё, так что промысел этот становится всё более и более рискованным и невыгодным.
Литературный шантажъ, составляя одно изъ явленій общаго поврежденія нравовъ, имѣетъ еще особое, частное значеніе — патологическаго признака худосочія, упадка или кризиса данной литературы. Въ эпохи бодраго, жизненнаго состоянія литературы, сосредоточенной на высшихъ общественныхъ интересахъ и идеалахъ, пользующейся независимостью слова и мнѣнія, — въ ея практикѣ возникаетъ какъ бы особый культъ литературной чести, создается сама собой извѣстная корпоративная нравственная дисциплина, признаваемая обязательной всею пишущей братіей. Конечно, во всякой литературѣ во всѣ времена есть подонки, какъ и самая литература, даже въ свои цвѣтущія эпохи, служитъ зеркаломъ не однихъ только благородныхъ стремленій и сторонъ человѣческаго духа, но также и дурныхъ. Съ этимъ легко еще мириться; но тяжело переживать такія времена, когда литературные подонки выплываютъ беззазорно наверхъ и претендуютъ на господствующее, хозяйское положеніе въ области печатнаго слова, когда орудуемая ими литература начинаетъ «торговать» лестью и потаканіемъ невѣжеству, надутой глупости, мракобѣсію и дурнымъ страстямъ, когда, вслѣдствіе этого, въ средѣ самой пишущей братіи происходитъ деморализація и созданный добрыми литературными традиціями типъ писателя, уважающаго себя и свою профессію, смѣняется разнузданнымъ и безстыднымъ писакой-промышленникомъ, у котораго нѣтъ
Литературный шантаж, составляя одно из явлений общего повреждения нравов, имеет еще особое, частное значение — патологического признака худосочия, упадка или кризиса данной литературы. В эпохи бодрого, жизненного состояния литературы, сосредоточенной на высших общественных интересах и идеалах, пользующейся независимостью слова и мнения, — в её практике возникает как бы особый культ литературной чести, создается сама собой известная корпоративная нравственная дисциплина, признаваемая обязательной всею пишущей братией. Конечно, во всякой литературе во все времена есть подонки, как и самая литература, даже в свои цветущие эпохи, служит зеркалом не одних только благородных стремлений и сторон человеческого духа, но также и дурных. С этим легко еще мириться; но тяжело переживать такие времена, когда литературные подонки выплывают беззазорно наверх и претендуют на господствующее, хозяйское положение в области печатного слова, когда орудуемая ими литература начинает «торговать» лестью и потаканием невежеству, надутой глупости, мракобесию и дурным страстям, когда, вследствие этого, в среде само́й пишущей братии происходит деморализация и созданный добрыми литературными традициями тип писателя, уважающего себя и свою профессию, сменяется разнузданным и бесстыдным писакой-промышленником, у которого нет
