Страница:Исторические этюды русской жизни. Том 3. Язвы Петербурга (1886).djvu/519

Эта страница была вычитана

ное, наслѣдственно, по рожденію достававшееся счастливцамъ и ограждавшее ихъ отъ непріятности пачкать холенныя руки и ломать благородныя головы на снискиваніе пропитанія честной ли работой, «честной» ли спекуляціей, или же и совсѣмъ неопрятнымъ «художествомъ». Нажива была благородная, обильная и прочная, и пользовавшемуся ею легко было—да ничего больше и не оставалось,—какъ совершенствоваться въ добродѣтеляхъ, наукахъ и искусствахъ. Это была цѣлая система, крѣпко стоявшая на двухъ краеугольныхъ устояхъ: хребтѣ мужика и прерогативѣ на участіе въ сочиненіи «исторіи государства россійскаго» въ канцеляріяхъ, на плацъ-парадахъ и поляхъ сраженій,—прерогативѣ, отличенной мундиромъ, почестями и матеріальными благами изъ государственныхъ средствъ. Оба эти права—крѣпостное и служебное—отожествлялись, какъ извѣстно, въ дворянскомъ состояніи.

Сообразно съ такимъ порядкомъ, цѣлыя поколѣнія получали соотвѣтственное воспитаніе и направленіе. Изъ-подъ домашняго крова и со школьной скамьи привилегированный юноша выступалъ зачастую не скромнымъ начинающимъ трудолюбцемъ, сѣющимъ за̀годя сѣмена знанія и труда, чтобы потомъ пожать плоды ихъ, а—побѣдителемъ, амфитріономъ, позваннымъ на уготованный для него пиръ, гдѣ ему подобало только соблюдать одиннадцатую заповѣдь: «не зѣвай». Никакихъ заботъ, никакой борьбы за существованіе онъ не боялся и даже не подозрѣвалъ ихъ возможности для себя, съ пеленокъ обезпеченный, съ одной стороны, крѣпостнымъ трудомъ мужика, съ другой—преимущественнымъ правомъ «питомца славы» въ дѣлежѣ казенныхъ хлѣбовъ, синекуръ и отличій.

Но вдругъ вся эта система рухнула, и воспитанный, вскромленный ею «благородный человѣкъ» во множествѣ экземпляровъ очутился, какъ ракъ на мели, за изъятіемъ лишь догадливыхъ и счастливыхъ, съумѣвшихъ либо приберечь кое-что про черный день въ моментъ крушенія, либо пристроиться къ новому порядку. Съ упраздненіемъ подпорокъ, на которыхъ держалось благосостояніе «благороднаго человѣка» и на существованіе которыхъ были разсчитаны его воспитаніе и карьера,—жизнь затребовала отъ него серьезныхъ знаній, охоты и умѣнья трудиться, опыта и способно-


Тот же текст в современной орфографии

ное, наследственно, по рождению достававшееся счастливцам и ограждавшее их от неприятности пачкать холеные руки и ломать благородные головы на снискивание пропитания честной ли работой, «честной» ли спекуляцией, или же и совсем неопрятным «художеством». Нажива была благородная, обильная и прочная, и пользовавшемуся ею легко было — да ничего больше и не оставалось, — как совершенствоваться в добродетелях, науках и искусствах. Это была целая система, крепко стоявшая на двух краеугольных устоях: хребте мужика и прерогативе на участие в сочинении «истории государства российского» в канцеляриях, на плац-парадах и полях сражений, — прерогативе, отличенной мундиром, почестями и материальными благами из государственных средств. Оба эти права — крепостное и служебное — отождествлялись, как известно, в дворянском состоянии.

Сообразно с таким порядком, целые поколения получали соответственное воспитание и направление. Из-под домашнего крова и со школьной скамьи привилегированный юноша выступал зачастую не скромным начинающим трудолюбцем, сеющим за́годя семена знания и труда, чтобы потом пожать плоды их, а — победителем, амфитрионом, позванным на уготованный для него пир, где ему подобало только соблюдать одиннадцатую заповедь: «не зевай». Никаких забот, никакой борьбы за существование он не боялся и даже не подозревал их возможности для себя, с пеленок обеспеченный, с одной стороны, крепостным трудом мужика, с другой — преимущественным правом «питомца славы» в дележе казенных хлебов, синекур и отличий.

Но вдруг вся эта система рухнула, и воспитанный, вскормленный ею «благородный человек» во множестве экземпляров очутился, как рак на мели, за изъятием лишь догадливых и счастливых, сумевших либо приберечь кое-что про черный день в момент крушения, либо пристроиться к новому порядку. С упразднением подпорок, на которых держалось благосостояние «благородного человека» и на существование которых были рассчитаны его воспитание и карьера, — жизнь затребовала от него серьезных знаний, охоты и уменья трудиться, опыта и способно-