коренную перемѣну въ литературныхъ и общественныхъ воззрѣніяхъ на данный сюжетъ. Теперь уже ни одному, самому неукротимому анакреонтическому лирику не придетъ въ голову воспѣвать съ такой наивной искренностью вино и его радости, да онъ и не нашелъ бы читателей или былъ бы всѣми осмѣянъ. Теперь ни одной развеселой компаніи гулякъ не взбредетъ на мысль гласно учреждать правильно организованное «общество мочемордія», какое процвѣтало у насъ на югѣ среди помѣщиковъ въ 50-хъ годахъ и сдѣлалось исторически-достопамятнымъ. Художественный культъ пьянства и его поэзія окончательно исчезли, и если не исчезли сами поклонники Вакха, то уже не выставляются со своими жертвоприношеніями, не бравируютъ пьяной удалью и разгуломъ, а подвизаются больше келейно, застѣнчиво, при закрытыхъ дверяхъ.
Нельзя не упомянуть однако, что между вышеуказаннымъ періодомъ эпическаго, такъ сказать, пьянства и современной намъ трезвенностью, хотя бы только въ принципѣ, былъ очень характеристическій промежутокъ пьянства свирѣпаго, циническаго и безшабашнаго во имя «гражданской скорби». Это пьянство, исповѣдывавшееся главнымъ образомъ среди пишущей братіи и интеллигентной молодежи, вспыхнуло во второй половинѣ 50-хъ годовъ и сопровождало медовые дни россійскаго прогресса,—стремительнаго съ первыхъ своихъ ребяческихъ прыжковъ, всеобъемлющаго и самоувѣреннаго, но также быстро растерявшагося и окислившагося въ разочарованіи и дешевой фразистой скорби. Унаслѣдованная отъ предшествовавшихъ поколѣній слабость къ хмѣльному зелью въ эти дни стала маскироваться гримасой горделиваго протеста. Пили какъ-бы на зло и существующему порядку вещей, тормозящему прогрессъ, и обществу, погрязшему въ апатіи и порокахъ; пили отъ міровой тоски и разъѣдающаго скептицизма, пили изъ демократизма и отъ стремленія уйти въ народъ или, точнѣе сказать, утонуть вмѣстѣ съ нимъ въ сивухѣ; пили наконецъ потому, что «среда заѣла», по одному изъ тогдашнихъ любимыхъ словечекъ. Пьянство—нужно сказать—было принципіальное и энциклопедическое, и въ самомъ дѣлѣ сходило въ глазахъ многихъ за какое-то подвижничество, за героическое выраженіе протестующаго «направленія» и самоотверженной агоніи сознательно спивающихся на смерть благородныхъ, глубоко чувствующихъ даровитыхъ силъ,
коренную перемену в литературных и общественных воззрениях на данный сюжет. Теперь уже ни одному, самому неукротимому анакреонтическому лирику не придет в голову воспевать с такой наивной искренностью вино и его радости, да он и не нашел бы читателей или был бы всеми осмеян. Теперь ни одной развеселой компании гуляк не взбредет на мысль гласно учреждать правильно организованное «общество мочемордия», какое процветало у нас на юге среди помещиков в 50-х годах и сделалось исторически-достопамятным. Художественный культ пьянства и его поэзия окончательно исчезли, и если не исчезли сами поклонники Вакха, то уже не выставляются со своими жертвоприношениями, не бравируют пьяной удалью и разгулом, а подвизаются больше келейно, застенчиво, при закрытых дверях.
Нельзя не упомянуть однако, что между вышеуказанным периодом эпического, так сказать, пьянства и современной нам трезвенностью, хотя бы только в принципе, был очень характеристический промежуток пьянства свирепого, цинического и бесшабашного во имя «гражданской скорби». Это пьянство, исповедовавшееся главным образом среди пишущей братии и интеллигентной молодежи, вспыхнуло во второй половине 50-х годов и сопровождало медовые дни российского прогресса, — стремительного с первых своих ребяческих прыжков, всеобъемлющего и самоуверенного, но также быстро растерявшегося и окислившегося в разочаровании и дешевой фразистой скорби. Унаследованная от предшествовавших поколений слабость к хмельному зелью в эти дни стала маскироваться гримасой горделивого протеста. Пили как бы назло и существующему порядку вещей, тормозящему прогресс, и обществу, погрязшему в апатии и пороках; пили от мировой тоски и разъедающего скептицизма, пили из демократизма и от стремления уйти в народ или, точнее сказать, утонуть вместе с ним в сивухе; пили наконец потому, что «среда заела», по одному из тогдашних любимых словечек. Пьянство — нужно сказать — было принципиальное и энциклопедическое, и в самом деле сходило в глазах многих за какое-то подвижничество, за героическое выражение протестующего «направления» и самоотверженной агонии сознательно спивающихся насмерть благородных, глубоко чувствующих даровитых сил,
