рода, игры и пр. У простолюдина почти нѣтъ ничего этого, но что̀ всего хуже—въ немъ нѣтъ еще ни потребности, ни вкуса къ этимъ вещамъ или, во всякомъ случаѣ, они въ немъ крайне ограничены, грубы и вполнѣ зачаточны. Ни книгъ онъ не читаетъ, ни на «семейно-танцовальные вечера» не ходитъ, ни театрами и музеями не развлекается,—есть ли они на свѣтѣ, нѣтъ ли, ему ни горя, ни радости. Онъ глухъ и слѣпъ для всего, чѣмъ особенно красна и отрадна европейская культура—для наслажденій сокровищами искусства и мысли, прелестями общежитія. И чтобы сдѣлать его гражданиномъ этого духовнаго міра, чтобы пробудить въ немъ человѣческую душу-живу, у насъ ничего не дѣлается, и—это еще на лучшій конецъ, потому что дѣвственная темнота несравненно лучше того бросоваго, фальшиваго «образованія», котораго набирается простолюдинъ въ столицѣ, тѣхъ грубыхъ, ядовитыхъ суррогатовъ духовно-эстетической пищи, которые ему предлагаютъ балаганный театръ, трактиръ, танцклассъ и кафе-шантанъ, рыночная литература и уличная журналистика, съ ихъ растлѣвающими перлами, въ родѣ «Разбойниковъ Чуркиныхъ» и порнографическихъ романовъ.
Хотя всѣ эти деморализующіе суррогаты получили въ послѣднее время уже значительное распространеніе въ низшемъ классѣ городскаго населенія, однако-жъ, до общедоступности и популярности классическаго кабака имъ еще далеко. Большинство столичныхъ рабочихъ коротаютъ свои досуги въ кабакахъ и трактирахъ, и въ ихъ стѣнахъ исчерпываютъ весь кругъ своихъ запросовъ по части эстетики и общежитія, если не считать аналогичныхъ заключительныхъ оргій въ трущобныхъ притонахъ разврата. Кабакъ и водка потому предпочитаются, что они дешевы и, при ихъ посредствѣ, всего проще, скорѣе и цѣлесообразнѣе достигается желанное раздражительное забытье, т. е. «пьяная дурость», по меткому старинному выраженію, въ чаду которой и заключается для грубой натуры высшее наслажденіе.
Страсть рабочаго къ алкоголю и къ излишеству въ его потребленіи объясняется въ значительной степени самимъ бытомъ ремесленниковъ и фабричныхъ, условіями ихъ труда и жизни. Нужно вѣдь сказать, что, напр., фабричный трудъ—трудъ жестокій во всѣхъ отношеніяхъ. Хуже всего, что онъ превращаетъ человѣка
рода, игры и пр. У простолюдина почти нет ничего этого, но что всего хуже — в нём нет еще ни потребности, ни вкуса к этим вещам или, во всяком случае, они в нём крайне ограничены, грубы и вполне зачаточны. Ни книг он не читает, ни на «семейно-танцевальные вечера» не ходит, ни театрами и музеями не развлекается, — есть ли они на свете, нет ли, ему ни горя, ни радости. Он глух и слеп для всего, чем особенно красна и отрадна европейская культура — для наслаждений сокровищами искусства и мысли, прелестями общежития. И чтобы сделать его гражданином этого духовного мира, чтобы пробудить в нём человеческую душу-живу, у нас ничего не делается, и — это еще на лучший конец, потому что девственная темнота несравненно лучше того бросового, фальшивого «образования», которого набирается простолюдин в столице, тех грубых, ядовитых суррогатов духовно-эстетической пищи, которые ему предлагают балаганный театр, трактир, танцкласс и кафе-шантан, рыночная литература и уличная журналистика, с их растлевающими перлами, в роде «Разбойников Чуркиных» и порнографических романов.
Хотя все эти деморализующие суррогаты получили в последнее время уже значительное распространение в низшем классе городского населения, однако ж, до общедоступности и популярности классического кабака им еще далеко. Большинство столичных рабочих коротают свои досуги в кабаках и трактирах, и в их стенах исчерпывают весь круг своих запросов по части эстетики и общежития, если не считать аналогичных заключительных оргий в трущобных притонах разврата. Кабак и водка потому предпочитаются, что они дешевы и, при их посредстве, всего проще, скорее и целесообразнее достигается желанное раздражительное забытье, т. е. «пьяная дурость», по меткому старинному выражению, в чаду которой и заключается для грубой натуры высшее наслаждение.
Страсть рабочего к алкоголю и к излишеству в его потреблении объясняется в значительной степени самим бытом ремесленников и фабричных, условиями их труда и жизни. Нужно ведь сказать, что, напр., фабричный труд — труд жестокий во всех отношениях. Хуже всего, что он превращает человека
