лишены напитковъ, и оттого дѣлаются чрезмѣрно жадны на питье, безстыдны и почти бѣшены, такъ что какую ни подашь большую посуду съ виномъ, они считаютъ за заповѣдь божію и государеву выпить ее въ одинъ духъ». Кошелевъ, въ своей статьѣ «О мѣрахъ къ сокращенію пьянства», только дополняетъ и развиваетъ эту картину. «Нашъ народъ,—пишетъ онъ,—пилъ и пьетъ безумно, но не много, и больше всего съ горя, по потребности хотя въ винѣ обрѣсти забвеніе дѣйствительнаго своего положенія. Въ другихъ странахъ—въ Германіи, Швеціи, Даніи, даже въ бывшемъ Царствѣ Польскомъ пьютъ вина гораздо больше, чѣмъ у насъ. Между тѣмъ, тамъ рѣдко увидишь пьянаго, а у насъ, во время храмовыхъ праздниковъ, на свадьбахъ, на масляницѣ, на свѣтлой недѣлѣ и на базарахъ—пьяные валяются всюду. Слѣдовательно, не вина выпивается у насъ много, а безумно оно пьется».
Самъ народъ нашъ, съ отличающимъ его здравомысліемъ, хорошо сознаетъ эту особенность своего питья и порицаетъ ее въ себѣ. Намъ лично не разъ случалось слышать отъ петербургскихъ простолюдиновъ сѣтованіе на этотъ счетъ.
— Пить мы не умѣемъ! — говорятъ они, разумѣя подъ умѣньемъ питье постоянное, но умѣренное, разсудительное, для подкрѣпленія силъ, для веселья сердца.
И это на самомъ дѣлѣ такъ. Слывущіе за такихъ отчаянныхъ пьяницъ, столичные рабочіе всякихъ профессій—въ большинствѣ пьютъ рѣдко и немного. Обыкновенно они, за рѣдкими исключеніями, въ теченіе недѣли, въ будни, вовсе не употребляютъ вина; но зато съ субботы на воскресенье, по окончаніи работъ и съ полученіемъ недѣльнаго заработка, исключеніе составляетъ такой рабочій, который не напился бы мертвецки. Въ воскресенье пьянство продолжается, и ошалѣвшій отъ него рабочій не успѣваетъ отрезвиться и въ понедѣльникъ, который, поэтому, посвящается «опохмѣленію» и именуется въ доморощенномъ календарѣ, не безъ юмора, «маленькимъ воскресеньемъ». Это—характерная сдѣлка съ совѣстью. Пьянство въ воскресный день рабочій считаетъ дѣломъ естественнымъ и законнымъ, видитъ въ этомъ какъ бы свое право, добытое мозольнымъ трудомъ, но понедѣльничное похмѣлье лежитъ уже на его совѣсти и—вотъ, чтобы обмануть ее, онъ сочиняетъ
лишены напитков, и оттого делаются чрезмерно жадны на питье, бесстыдны и почти бешены, так что какую ни подашь большую посуду с вином, они считают за заповедь божию и государеву выпить её в один дух». Кошелев, в своей статье «О мерах к сокращению пьянства», только дополняет и развивает эту картину. «Наш народ, — пишет он, — пил и пьет безумно, но немного, и больше всего с горя, по потребности хотя в вине обрести забвение действительного своего положения. В других странах — в Германии, Швеции, Дании, даже в бывшем Царстве Польском пьют вина гораздо больше, чем у нас. Между тем, там редко увидишь пьяного, а у нас, во время храмовых праздников, на свадьбах, на масленице, на светлой неделе и на базарах — пьяные валяются всюду. Следовательно, не вина выпивается у нас много, а безумно оно пьется».
Сам народ наш, с отличающим его здравомыслием, хорошо сознает эту особенность своего питья и порицает её в себе. Нам лично не раз случалось слышать от петербургских простолюдинов сетование на этот счет.
— Пить мы не умеем! — говорят они, разумея под уменьем питье постоянное, но умеренное, рассудительное, для подкрепления сил, для веселья сердца.
И это на самом деле так. Слывущие за таких отчаянных пьяниц, столичные рабочие всяких профессий — в большинстве пьют редко и немного. Обыкновенно они, за редкими исключениями, в течение недели, в будни, вовсе не употребляют вина; но зато с субботы на воскресенье, по окончании работ и с получением недельного заработка, исключение составляет такой рабочий, который не напился бы мертвецки. В воскресенье пьянство продолжается, и ошалевший от него рабочий не успевает отрезвиться и в понедельник, который, поэтому, посвящается «опохмелению» и именуется в доморощенном календаре, не без юмора, «маленьким воскресеньем». Это — характерная сделка с совестью. Пьянство в воскресный день рабочий считает делом естественным и законным, видит в этом как бы свое право, добытое мозольным трудом, но понедельничное похмелье лежит уже на его совести и — вот, чтобы обмануть её, он сочиняет
