возмутительныя вещи. Дѣти жили въ тѣсной, смрадной мастерской, стѣны которой десятки лѣтъ не видѣли краски; полы въ ней никогда не мылись; ученики не имѣли ни кроватей, ни постелей; у нѣкоторыхъ были только грязные, затасканные тюфяки, употреблявшіеся очень мудренымъ способомъ, по пословицѣ: «голь на выдумки хитра».
— Для спанья тюфакъ имѣемъ,—показывалъ на судѣ одинъ изъ жалобщиковъ:—на тюфякѣ спимъ, тюфякомъ одѣваемся, тюфякъ и подъ голову кладемъ!
— Какъ это понимать? съ удивленіемъ спросилъ судья.
— Да такъ: ляжемъ на голый верстакъ, а тюфякомъ накроемся!
Оказалось, что у несчастныхъ не было никакой почти одежды. Въ мастерской они ходили въ одномъ бѣльѣ, да и то рваномъ и грязномъ, и всегда босые, такъ какъ у большинства вовсе не имѣлось сапогъ, а у кого они водились больше—по названію, «для славы».
— Сапоги у васъ есть?—спросилъ судья одного изъ учениковъ.
— Есть! Какъ не быть—только вотъ они каковы!—отвѣтилъ тотъ, показавъ ногу, обутую въ какое-то подобіе сапога и совсѣмъ безъ подошвы.
Хозяинъ отпускалъ сапоги, но безъ срока—на все время «науки», т. е. лѣтъ на пять, на семь. Вся верхняя одежда учениковъ ограничивалась нѣсколькими общими тиковыми, безъ подкладки халатами—и тоже безсрочной службы,—въ которыхъ они ходили и лѣто и зиму. Послѣдствіемъ такого легкаго гардероба было то, что дѣти постоянно простужались, а нѣкоторыя изъ нихъ нажили ревматизмъ. Хозяинъ кормилъ ихъ плохо, а случалось и вовсе не давалъ пищи, въ наказаніе провинившимся въ чемъ нибудь. Зато не было недостатка въ тукманкахъ и колотушкахъ, безъ которыхъ—какая-же была-бы «наука»?!
— Неужели все это было возможно?—спросилъ судья, въ заключеніе допроса, одного взрослаго подмастерья-свидѣтеля, очевидно потрясенный до глубины души раскрывшимся передъ нимъ адомъ.
— Съ нашимъ братомъ, господинъ судья, все возможно!—выразительно и характеристично отвѣтилъ тотъ.
возмутительные вещи. Дети жили в тесной, смрадной мастерской, стены которой десятки лет не видели краски; полы в ней никогда не мылись; ученики не имели ни кроватей, ни постелей; у некоторых были только грязные, затасканные тюфяки, употреблявшиеся очень мудреным способом, по пословице: «голь на выдумки хитра».
— Для спанья тюфак имеем, — показывал на суде один из жалобщиков: — на тюфяке спим, тюфяком одеваемся, тюфяк и под голову кладем!
— Как это понимать? с удивлением спросил судья.
— Да так: ляжем на голый верстак, а тюфяком накроемся!
Оказалось, что у несчастных не было никакой почти одежды. В мастерской они ходили в одном белье, да и то рваном и грязном, и всегда босые, так как у большинства вовсе не имелось сапог, а у кого они водились больше — по названию, «для славы».
— Сапоги у вас есть? — спросил судья одного из учеников.
— Есть! Как не быть — только вот они каковы! — ответил тот, показав ногу, обутую в какое-то подобие сапога и совсем без подошвы.
Хозяин отпускал сапоги, но без срока — на всё время «науки», т. е. лет на пять, на семь. Вся верхняя одежда учеников ограничивалась несколькими общими тиковыми, без подкладки халатами — и тоже бессрочной службы, — в которых они ходили и лето и зиму. Последствием такого легкого гардероба было то, что дети постоянно простужались, а некоторые из них нажили ревматизм. Хозяин кормил их плохо, а случалось и вовсе не давал пищи, в наказание провинившимся в чём-нибудь. Зато не было недостатка в тукманках и колотушках, без которых — какая же была бы «наука»?!
— Неужели всё это было возможно? — спросил судья, в заключение допроса, одного взрослого подмастерья-свидетеля, очевидно потрясенный до глубины души раскрывшимся перед ним адом.
— С нашим братом, господин судья, всё возможно! — выразительно и характеристично ответил тот.
