отчасти и сама буфетчица, кромѣ разсказа о дурномъ съ нею обращеніи подпоручика, еще тѣмъ, что онъ самъ выражалъ намѣреніе прервать съ нею связь. «Тогда, — показала она на судѣ, въ оправданіе своей измѣны, — не желая подвергнуться такому непріятному для меня поступку съ его стороны и считая это для себя стыдомъ, я сама рѣшила оставить его». Если это было такъ, тогда, спрашивается, изъ-за чего-же пылкій подпоручикъ неистовствовалъ и, въ заключеніе, смертоносно разрядилъ свой револьверъ на пріятелѣ? На судѣ онъ утверждалъ, что «самъ не знаетъ, какъ это случилось», — не знаетъ, какъ онъ его вынулъ и какъ взвелъ курокъ, не знаетъ и какъ бацнулъ въ затылокъ собутыльника. Все это произошло, будто-бы, въ безчувственно-пьяномъ состояніи. Могло статься, что это было такъ, и что преступникомъ, дѣйствительно, не двигала страсть ревности и непризнанной любви; но могло статься также, что убійство онъ совершилъ въ припадкѣ того безсмысленнаго, пьянаго самодурства, отличающаго низменныя, неразвитыя натуры съ раздраженнымъ самолюбіемъ, которымъ руководятся многіе убійцы разсматриваемой категоріи.
Вообще, съ точки зрѣнія моральной квалификаціи, — такъ называемыхъ романическихъ убійцъ, т. е. совершающихъ преступленіе изъ побужденій, характеризующихъ нарушенныя половыя отношенія, можно распредѣлить на двѣ группы: людей сильныхъ, съ страстными, огненными натурами, умѣющихъ глубоко любить и безпощадно ненавидѣть, и мелкихъ, злыхъ, нерѣдко болѣзненныхъ натуришекъ, ничтожныхъ по харахтеру, часто совершенно холодныхъ, но до крайности самолюбивыхъ, деспотическихъ и, отсюда, жестокихъ надъ тѣми, кѣмъ онѣ владѣютъ во имя того или другаго права подчиненія, будь это право писанное, обычное или просто сердечное, нравственное. Для ничтожнаго самолюбиваго существа всегда очень дорого формальное право власти надъ другимъ, которое оно ревниво охраняетъ и постоянно злоупотребляетъ имъ, ради чувства наслажденія, въ гордомъ сознаніи своей силы, своего — «ндраву моему не препятствуй». Оттого-то люди подобнаго закала никогда не прощаютъ протеста ихъ деспотизму и, тѣмъ менѣе, освобожденія изъ подъ ихъ власти, опирается-ли она на правѣ, или на свободномъ договорѣ, имѣющемъ мѣсто, напр., въ дѣлахъ внѣбрачной любви. Нужно замѣтить — и это нетрудно понять, —
отчасти и сама буфетчица, кроме рассказа о дурном с нею обращении подпоручика, еще тем, что он сам выражал намерение прервать с нею связь. «Тогда, — показала она на суде, в оправдание своей измены, — не желая подвергнуться такому неприятному для меня поступку с его стороны и считая это для себя стыдом, я сама решила оставить его». Если это было так, тогда, спрашивается, из-за чего же пылкий подпоручик неистовствовал и, в заключение, смертоносно разрядил свой револьвер на приятеле? На суде он утверждал, что «сам не знает, как это случилось», — не знает, как он его вынул и как взвел курок, не знает и как бацнул в затылок собутыльника. Всё это произошло, будто бы, в бесчувственно пьяном состоянии. Могло статься, что это было так, и что преступником, действительно, не двигала страсть ревности и непризнанной любви; но могло статься также, что убийство он совершил в припадке того бессмысленного, пьяного самодурства, отличающего низменные, неразвитые натуры с раздраженным самолюбием, которым руководятся многие убийцы рассматриваемой категории.
Вообще, с точки зрения моральной квалификации, — так называемых романических убийц, т. е. совершающих преступление из побуждений, характеризующих нарушенные половые отношения, можно распределить на две группы: людей сильных, с страстными, огненными натурами, умеющих глубоко любить и беспощадно ненавидеть, и мелких, злых, нередко болезненных натуришек, ничтожных по характеру, часто совершенно холодных, но до крайности самолюбивых, деспотических и, отсюда, жестоких над теми, кем они владеют во имя того или другого права подчинения, будь это право писаное, обычное или просто сердечное, нравственное. Для ничтожного самолюбивого существа всегда очень дорого формальное право власти над другим, которое оно ревниво охраняет и постоянно злоупотребляет им, ради чувства наслаждения, в гордом сознании своей силы, своего — «ндраву моему не препятствуй». Оттого-то люди подобного закала никогда не прощают протеста их деспотизму и, тем менее, освобождения из под их власти, опирается ли она на праве, или на свободном договоре, имеющем место, напр., в делах внебрачной любви. Нужно заметить — и это нетрудно понять, —
